"Крови не было разве что на потолках": воспоминания детского хирурга и травматолога о Мариуполе в окружении

Детский травматолог Сергей Солодюк не тешил себя надеждами по поводу полномасштабного вторжения. Напротив, он был уверен, что затишье на фронте с 2016 года — временное. Но именно тогда он и его коллеги проходили курсы тактической медицины от военкомата. Сергей говорит, что военная медицина в корне отличается от гражданской.

“Принципиальная разница и в количестве пациентов, нуждающихся в помощи, и, соответственно, во времени и тактике их сопровождения. К примеру, в военное время никто не занимается формированием культи”, — рассказывает Солодюк. 

Он работал в Мариупольском территориальном медицинском объединении Здоровье ребенка и женщины (далее МТМО Здоровье ребенка и женщины), в детском ортопедо-травматологическом отделении. Именно к этому медицинскому объединению относится трагически известный роддом, на который россияне сбросили авиабомбу 9 марта 2022 года. 

Его коллега Александр Мартынцев — детский хирург. Во время войны оба отделения — травматологии и хирургии — объединили свои усилия. Принимать ведь приходилось не только детей, но и взрослых. 

Уже на второй день полномасштабного вторжения всех детей с “гражданскими” переломами выписали из больницы. Со второго марта, когда город стал полностью обесточен и лишен мобильной связи, у больниц исчезла возможность взаимодействия между собой. 

“Мы пытались эвакуировать во взрослые больницы, особенно пациентов с нейрохирургическими травмами, с которыми могла работать только больница №2”, — вспоминает Солодюк. 

“Но логистические пути были перекрыты — вторая больница в начале марта была на линии огня”, — рассказывает Солодюк. 

“Бл*дь, осторожно!” Осматриваюсь — никого нет”

Мартынцев говорит, что самые тяжелые — обломочные ранения брюшной полости, поскольку траектория обломка непредсказуема: “Ну кошмар, какие повреждения делали обломки. Проверять нужно все органы. Если пропустишь ранение, пациент погибнет. 

Он вспоминает в Инстаграм свой первый день в роли военного хирурга: 

“Утром я еще был детский хирург, а через час стал военным. Пока анестезиолог интубировал раненого, я с грустью вспоминал манипусеньких деток, которых всю жизнь оперировал. Но делаю лапаротомию, нахожу и зашиваю четыре раны тонкого кишечника. Колеблюсь, заканчивать ревизию или продолжать? В правой руке держу уже иглодержатель. И вдруг кто-то толкает в спину. Я кричу: “Бл*дь, осторожно!” Осматриваюсь — никого нет. Решаю осмотреть желудок, на передней стенке — дыромаха. Я, пожалуй, буду верить в ангела-хранителя. Относительно лексики она употреблялась для экстренного приказа. Если я сказал: “Бл*дь, давай морфин”, значит бросай все и неси морфин”.

Среди самых страшных ранений Мартынцев вспоминает ожоговые. Таким раненым врачи детских отделений могли оказать только обезболивающую помощь, чтобы потом транспортировать в областную больницу на 17 микрорайоне. Однако многие пострадавшие не выдерживали болевого шока. 

“Много с ожогами поступило из частного сектора Парковый. Дома обрушивались и горели, люди оказывались под завалами и дышали раскаленным воздухом. Много было ожоговых ранений дыхательных путей. Я помню, когда увидел это впервые. В нашем коридоре на полу лежал полностью почерневший человек. Сгоревшая одежда, лицо в копоти. Очень тяжелые были раненые, погибали от интоксикации, от боли”, — вспоминает хирург. 

9 марта Александр Мартынцев только отправил с коллегами тяжелых пациентов в реанимацию, а сам ожидал, пока приготовят операционную для следующих пациентов. 

“Тогда я понял, что означает выражение “по колено крови”. Крови не было разве что на потолках. В коридорах был ужас, много людей”, — вспоминает детский хирург.

Через мгновение россияне сбросят авиабомбу на роддом МТМО Здоровье ребенка и женщины, который находился в 200 метрах от детского хирургического отделения. 

“Раздался мощный взрыв. У нас поднялся пол, упал подвесной потолок”, — вспоминает Мартынцев. 

Он говорит, что роженицы пострадали от многочисленных стеклянных обломков — в роддоме были огромные окна в палатах. 

“Их бедных порезало очень, окна вылетели, очень большие раны. Большинство отвезли в областную больницу на 17-й микрорайон. А к нам несли троих. Одна беременная начала рожать прямо на улице и, пока ее донесли в наше отделение, она успешно родила!” — с отрадой вспоминает Мартынцев.

Остальных двух беременных, прежде чем отправить в областную больницу, пришлось прооперировать — у женщин были повреждены стеклом голень и бедро.

Операции по ампутации сокращались до 20-30 минут

В общей сложности объединенными силами двух детских отделений в марте работали 10 хирургов и пять травматологов. Солодюк вспоминает, что в среднем за день в отделение поступало до сотни раненых мариупольцев. Мартынцев добавляет, что очередь из раненых пациентов тянулась от операционной до центральной двери отделения. 

“Это происходило волнами. Обстрел – массированное поступление 15-20 человек. И таких приемов в сутки два-три. При том, что скорая в городе не работала. Обычно раненых привозили родственники или полиция”, — говорит Солодюк. 

Пятая часть от пострадавших, которых принимала больница, — дети. По меньшей мере, три ребенка в сутки попадали к травматологам и хирургам.

“Ранения обычно получали у костров или на пути к источникам. А детей оберегали, не выпускали из убежищ, поэтому их, к счастью, было немного среди раненых, — объясняет детский хирург Мартынцев. — У детей у большинства были легкие ранения мягких тканей. Помню, как у семилетней девочки удалили обломок из ноги. Слава Богу, кость не пострадала. Но идти домой она сама не могла. Поэтому родители посадили ее на стульчик, и так ее и понесли быстренько домой”. 

Посмотреть эту публикацию в Instagram

Публикация от Олександр Мартинцов (@a.martyntsov)

Однако дети Мариуполя получали и тяжелые ранения — сдавливание вследствие завалов, черепно-мозговые травмы и ампутации. Сергею Солодюку пришлось провести две ампутации детям — один ребенок пяти-шести лет потерял голень, другой 10-11 лет — руку. 

“Реагировали дети, конечно, на все это крайне остро. Как и взрослые. Истерических реакций было очень много. Я помню мужчину, который привез жену и ребенка уже мертвыми. Ребенок, девочка 12 лет, после завала погибла сразу, у женщины была сложная сочетанная травма конечностей и брюшной полости, она умерла в пути к нам”, — вспоминает Солодюк. 

После ампутаций и нескольких перевязок родители забирали детей домой. Врач говорит, что в мирное время подобных операций можно было избежать. Но не в условиях войны.

“В военное время не рекомендуется проводить реконструктивные операции, сложную реимплантацию (восстановление конечности – прим.). Это очень большой объем работы от восьми до 12 часов. Тем более что центра реимплантации в Мариуполе не было, таким занимались областные центры”, — объясняет Солодюк. 

В блокадном Мариуполе операции по ампутации сокращались до 20-30 минут. 

“Ибо пациентов на них было очень много в очереди. Обломок наносит очень высокоэнергетическое ранение. При входе в один сантиметр дробится кость, фиксировать приходится не один сегмент, а несколько. Сильно страдает хирургия сосудов. Если повреждены магистральные сосуды, сразу — ампутация”, — говорит Солодюк. 

Погибших приносили под центральный вход

Никогда еще за 30-летнюю практику Сергею не приходилось так часто делать “триаж” — медицинскую сортировку пациентов.

“В мирное время медицинская сортировка — это направление пациента в нужную больницу или отделение. Но куда его транспортировать, когда город в окружении. В нашем случае выполнялась очередность в оказании помощи. Агонизирующим пациентам оказывали обезболивание. А тяжелым людям, но перспективным в плане исцеления, помощь оказывалась в полном объеме. Возможно, это цинично. Но за время, пока пытаешься спасти агонизирующего, тяжелый пациент тоже становится агонизирующим. И вместо одного получаешь три трупа”, — объясняет травматолог. 

Тела погибших врачи хранили сначала в холодильной камере, а затем уже на улице.

Их было более 40 человек. Это помнит детский хирург Александр Мартынцев, лично считавший тела погибших. Это были погибшие по состоянию на 8 марта, до сброса авиабомбы на роддом.  

“10 взрослых и один двухмесячный младенец — это были убитые гражданские с улиц. Еще 30 у центрального входа корпуса детской хирургии. Там были и наши пациенты — завернутые в белые простыни, и городские в одежде, которых мариупольцы приносили прямо к нам под дверь”, — вспоминает Мартынцев. 

Хирург говорит, что многие мариупольцы погибали из-за того, что не смогли преодолеть шок — и болевой, и эмоциональный. 

“Анестезиолог давление меряет, интубирует, вроде стабилизировал. Можно оперировать. И раз — давление упало, остановка сердца. Мы не успевали даже заняться пациентом. Я помню очень тяжелую операцию — ранение в живот. Прооперировали, все дырки зашили. Но снова — остановка сердца. Не вышел из шока пациент и все”, — рассказывает Мартынцев.  

Погибших детей среди тяжелораненых пациентов больницы было двое — пятилетняя девочка и парень-подросток около 16 лет, вспоминает Мартынцев. 

“У девочки была повреждена сонная артерия, к сожалению, не смогли ничего сделать. А в начале апреля привезли родители сына. Мина попала в частный сектор Шишманка, в Приморском районе. Обломок повредил грудную клетку и голову. Минут 10 мы останавливали кровотечение из вены на шее, остановили. Но он умер. Очень сильно он ударился головой, когда упал, — внутричерепная гематома очень большая. Тогда родители на три дня оставили тело мальчика у нас, а потом забрали — похоронить у себя во дворе”, — вспоминает Мартынцев.

В больнице было холодно, помимо отсутствия отопления, в палатах и ​​операционных были выбиты окна. Их врачи пытались закрыть пленкой, а пациентов одевали в хирургические костюмы. Александр Мартынцев вспоминает одно холодное мартовское утро в своем Инстаграм: “Захожу в палату. Холод собачий. Под окном лежит девушка лет 30. На ней тоненькая футболка и все. Чтобы вы понимали, когда раненого забирали в операционную, с него снимали всю верхнюю одежду. Перед операционной была куча окровавленной, разорванной одежды. У девушки ампутированы правая нога и правая рука, еще и на спине рана. Я нашел в шкафу хирургический костюм, еще и теплую кофту и надел все это на раненую”. 

Операции в больнице перестали делать в середине марта, когда были разрушены операционные. А ближе к концу марта половину корпуса детской хирургии заняли “днровцы”. 

“Половину помещения заняли, пациентам пришлось лежать на полу. Работать не мешали, но выставили охрану, запрещавшую нам перемещаться. И забрали очень много медикаментов. Особенно искали сильнодействующие психотропы. Нет, наркотики не нашли, мы хорошо спрятали. Но гребли все, что видели”, — вспоминает Мартынцев. 

Около 30 тяжелораненых пациентов оставались в больнице до 17 апреля — их дня эвакуации. Люди лежали в двух палатах травматологии, рентген-кабинете и на полу в коридоре. 

“Это были самые тяжелые лежачие пациенты, которых некому было забрать или родственники не знали, где они. Вот так вышел на улицу, мина прилетела, оторвало руку и ногу, лежит у нас. С ними мы оставались вдвоем с напарником. Пока не эвакуировали в апреле последнего пациента в больницу №2 на 17-м микрорайоне, я не уехал”, — вспоминает Александр. 

*** 

У обоих врачей в результате вторжения россиян дотла сгорели их дома в Мариуполе. Сейчас Сергей Солодюк уже три месяца как работает в Киеве в Охматдете. Александр Мартынцев сейчас проживает в Киеве с дочерью и внучкой: “Я до сих пор хирург нашей мариупольской больницы, официально в штате числюсь. Я надеюсь, что мы все вернемся в Мариуполь, отстроим его, а я еще поработаю в своей любимой больнице”. 

Главное фото: дом напротив больницы МТМО Здоровье ребенка и женщины. Источник: телеграм-канал Мариуполь сейчас

***