"Славянск — город моей юности": дочь Романа Шухевича Мария рассказала о жизни на Донетчине

В рамках проекта “Деколонизация. Восстановление исторической правды” рассказываем, как фамилия Шухевичей связана с востоком Украины.

***

Когда Украина провозгласила независимость, Мария, как и тысячи львовян, вышла в центр Львова. Сине-желтые флаги, патриотические лозунги и аплодисменты толпы: все радовались новости, что Украина отныне — самостоятельное и суверенное государство. На глазах были слезы, а на устах — улыбка. В тот момент Мария в полной мере осознала, что дело, которое начал ее отец 50 лет назад, завершилось успехом.

“Я помню, как сижу на кухне и играю с папиными кудрявыми волосами”

Встреча состоялась в заснеженном зимнем Львове. Марии Трилевской — 84 года. Она помнит все важные моменты своей жизни. И с гордостью несет фамилию своего отца — Шухевич. Правда, о том, что она дочь главнокомандующего Украинской повстанческой армии, она узнала не сразу, а уже будучи в сознательном возрасте.

— Мария, как известно, вы родились не во Львове, а в Кракове. Почему так произошло?

— Я родилась в Кракове в 1940 году. В 1939 году на запад Украины пришла советская власть, мой отец тогда встречал события на Закарпатье. Как их победили, он через Румынию двинулся в Польшу, в Краков. Моей маме, Наталье, с шестилетним братом Юрием помогли перейти через границу, и они воссоединились в Кракове с Романом. Сняли квартиру, и жили там. Вскоре родилась и я.

— Вы были совсем маленькой, когда в последний раз виделись с отцом. Помните ли вы его?

— Мне было 2 года и 3 месяца последний раз, когда мы виделись. В 1941 году отец вернулся во Львов. Когда провозглашали Акт восстановления Украинского государства, он не присутствовал, потому что занимался похоронами младшего брата Юрия, которого замучили в тюрьме НКВД. Затем он вместе с “Нахтигалем” отправился на войну, но когда они отказались присягнуть Адольфу Гитлеру на верность, их направили во Львов, чтобы там расформировать. По дороге туда, Роман Шухевич вышел из поезда на одной из остановок, якобы покурить, и не вернулся. До Львова он добирался уже собственными силами.

Как раз было Рождество 1943 года. Он пришел в дом. У нас были в гостях бабушка и дедушка Шухевичи — они всегда приходили к нам на праздники. Была мама моя, и бабушка с маминой стороны. Папа пришел переодеться в гражданское и попрощаться, потому что он уходил в подполье. Я помню, что сижу на окне в кухне, он передо мной и я играю его кудрявыми волосами. Лица не помню. Вот такое единственное воспоминание об отце. Больше он в дом не приходил и я его не видела.

“Брат постоянно носился с мыслью, что надо бежать”

— Сколько вам было лет, когда вас разлучили с семьей?к

— Вскоре после того Рождества маму арестовали. Хотели, чтобы Роман пришел к ним, и тогда ее отпустят. В доме остались бабушка и дедушка, а с ними — двое маленьких детей. С нами тогда еще была маленькая девочка Ирина Райхенберг, еврейка, которую мама приютила на время войны. Ее потом направили в монастырь, где она пробыла до конца войны. Потом маму освободили, и мы вместе до возвращения советских войск жили во Львове.

Когда вернулась советская власть во Львов в сентябре 1944 года, мы с мамой выехали в Старосамборский район. Но кто-то донес, что вот там живет семья Шухевича. Пришли, арестовали маму, бабушку, Юру и меня. Помню, что мы сидели в камере. Нас с мамой и Юрой в одну камеру, бабушку — в другую. Женщины потом рассказывали, что бабушка очень плакала, и в заключении умерла. Где она похоронена, мы не знаем. А потом какой-то начальник узнал, что дети сидят в камере, и дал приказ нас забрать.

Я помню момент, когда едем в поезде, ко мне обращаются советские солдаты, а я их не понимаю, потому что не понимаю русского. Они надо мной смеялись, что я такая взрослая, а не умею говорить. Нас с Юрой тогда отвезли в детский дом в Чернобыль. Брат постоянно носился с мыслью, что надо бежать. Но недолго мы пробыли там, и нас повезли дальше — на Донетчину в Сталино.

Там мне выписали “новое” свидетельство о рождении, что я родилась в Сталино, дали мне год рождения 1942 вместо 1940, национальность изменили на русскую, о маме ничего не написали, а в графе отца написали имя — Роман. В фамилии матери, на которую я была записана, изменили одну букву — с Березинской на Березанскую.

— Когда вы попали в Славянск?

— В детском доме Сталино Юра несколько раз пытался сбежать. Он потом понял, что из Чернобыля было бы легче бежать. Потому что с востока на запад перейти — это мосты, а мосты охранялись. И он решил, что убежит сам, а потом за мной вернется.

Я помню, что вроде как знала, что он будет убегать. Потому что с обеда мы выносили хлеб, чтобы сделать сухари ему в дорогу. Однажды мы где-то ушли с детьми за пределы детдома, когда вернулись, воспитательница меня спросила: “Где твой брат?”. Тогда он, собственно, и сбежал.

Потом в Сталино меня удочерила женщина. И я ходила в круглосуточный детский сад, она меня только на выходные забирала домой. Однажды вечером, в марте, мы легли спать, и какое-то такое странное движение — кто-то заглядывает в окна. На следующее утро воспитательница приходит и спрашивает: “К тебе приходил твой брат?”. Я ответила, что нет. А после завтрака во дворе мы уже играли, и воспитательница сказала: “Посмотри, вот твоего брата повели”. За детским домом была железнодорожная колея, и я увидела, как там солдаты ведут парня. Оказывается, что Юра тогда приехал за мной.

Когда он сбежал из детдома, он долго добирался до Львова. За ним следили, он убегал. Через семью нашел выход на отца, в лесу им назначили встречу. Целый вечер и ночь они провели вместе, разговаривали, вспоминали. И у Юрия все время была идея, что надо за мной ехать.

Но его арестовали. И собственно с марта 1948 года он отсидел в тюрьмах и лагерях 31 год. Я потом сидела и думала, если бы он тогда за мной не вернулся, как бы сложилась его жизнь?

Славянский период

Женщина, которая удочерила меня, узнав, что за мной кто-то приходил, отвела меня обратно в приют. После этого меня перевели уже в Славянский детский дом № 1. Видимо, для того, чтобы замести следы, чтобы меня не нашли. Помню, что это был детдом для девочек, небольшой. Там были разные дети. Никто особо не спрашивал про родителей, знали, что вроде как погибли.

В Славянске я уже пошла в школу. Долгое время я думала, что родители мои погибли во время войны. Хотя помнила, что были в тюрьме, думала, что это немцы нас посадили. Но помнила, что есть брат.

— В Славянске в школу вы ходили в отдельное здание или обучение было в приюте?

— Мы ходили в городскую школу № 13. Она была “семилетка”. Там были дети и из детского дома, и из семей. До 4 класса у нас была одна учительница. А потом было уже несколько учителей. О “бандеровцах”, УПА и ОУН сначала ничего не знали, а потом услышала об этом от учительницы украинского языка в старших классах. Она рассказывала, как убегала от “бандеровцев” через окно, когда была на западе, потому что вроде как была облава на них, я уже точно не помню. Тогда я впервые услышала, что были такие “бандеровцы”.

Но как-то я помнила, что я была из Львова. В классе висела карта. И я помню, что говорила, что из Львова. Но больше ничего не знала о себе.

Школы № 13, в которую я ходила, сейчас уже нет в Славянске. Есть другая общеобразовательная школа № 13, но она в другом месте. Я помню, что нам рассказывали, что в той школе, где мы учились, до войны была почта. Красивый был дом, еще старой застройки. Рядом дорога проходила, а напротив был большой сквер, в котором стоял разбомбленный дом, какой-то дворец. Он стоял на возвышении, и мы зимой на лыжах спускались с той горки. Близко была река Торец. Есть даже фотография, где я в той речке купаюсь.

— Были ли у вас в Славянске любимые места, где вы бывали?

— Нас особо не водили никуда. Не разрешали выходить за пределы детдома. Могли выйти только с воспитательницей. Можно было в тот сквер зимой на лыжи.

В школу также ходили строем, все вместе. Она была где-то недалеко от детского дома. Поэтому возможности ходить по городу особо не было. Есть несколько фотографий из парков. Есть фотография, как мы ходили в Святогорск. Еще не было монастыря, все было уничтожено. На горе стоял Артем. Мы на ту гору поднимались, а в пещеры лазить нам не разрешали. Потом спустились вниз и там сделали фотографию, где вся наша группа сидит.

— Бывали ли на соленых озерах Славянска?

— Бывали. На соленые озера мы ходили. Они были в 6 км от нашего детдома. Нас тоже собирали группой и водили. Я там научилась плавать. Я помню, что там было очень красиво, и еще были эти лечебные грязи.

Летом нас еще водили на один участок, где мы сажали помидоры. Это тоже помню.

Потом наш детский дом объединили с соседним, потом с еще одним, где была столовая, и еще с половиной дома соседей, где был сад. Так что был детский дом у нас с садом. Мы лазили по деревьям. Даже лазили к соседям, и соседи жаловались. В саду была еще беседка, мы там летом обедали.

— И все же, каким городом Славянск остался в ваших воспоминаниях?

— Я помню события 2014 года, когда его захватили. И как-то было немножко грустно от этого. Ведь он же, вроде как, родной. 7 лет я там прожила, детство провела. Конечно, к Славянску есть симпатия. Вот к Донецку у меня не такое отношение. Возможно, потому что совсем маленькая была, когда мы там были. А в Славянске я уже была старше, больше запомнила, и больше симпатии к нему.

— Так Славянск — это город вашей юности?

— Да. Да.

Воссоединение с семьей

— Когда вы впервые встретились с мамой после долгой разлуки?

В 1956 году освободилась мама Наталья. Она ничего не знала о детях, где мы и что мы. Кто-то ей потом передал, что Юрий в заключении. Она спрашивала обо мне, но никто ей ничего не говорил и она объявила голодовку, пока ей не дадут мой адрес. Все же дали ей мой адрес.

И мама мне написала письмо. Я получила его в 1957 году. Мама писала, что она так долго меня искала, что она молилась за меня.

Меня тогда как раз в комсомол приняли. А как нас тогда воспитывали: атеистами, пионерами, комсомолками. Я читаю это письмо и думаю: “Неужели моя мама верующая…”. Нас учили, если человек верующий, то как “необразованный”. В ответ я написала, что уже комсомолка, и добавила свою фотографию. Потом пришло письмо уже от Юрия. Он писал, что когда прочитал, что я комсомолка, то был таким недобрым (смеется). Но потом они с мамой поговорили и поняли, в каких условиях я воспитывалась с детства.

После школы я подала документы в Днепропетровский строительный техникум. И на первые каникулы в 1957 году я приехала во Львов. Юры не было, его снова арестовали, потому что после первого освобождения он интересовался, где папу похоронили. Маму тоже арестовали за отсутствие прописки. Потому что когда ее освободили, то ей негде было жить во Львове. А наше бывшее жилье уже заняли на тот момент.

И я приехала: ни мамы, ни Юры нет во Львове. Тетя Наташа, сестра отца, была в Глинянах Львовской области.

Меня приняли женщины, которые сидели с мамой. Они мне все рассказали: кто мои родители, кто моя семья и кто я. Так я узнала о своей семье.

Пришла я потом в гости к тете своей мамы, а там газета была со статьей о Романе Шухевиче. Но в таких черных-черных советских тонах. Тогда я прочитала об УПА и о его деятельности.

Я же поехала к маме на свидание в Чернигов, где она отбывала заключение. И так я впервые встретилась с мамой в 16 лет. Все спрашивают, о чем мы говорили. Но мы почти не говорили — мы плакали.

— Как вы вернулись во Львов?

Когда маму освободили, ей негде было жить. Когда я приезжала во Львов, то меня принимал один ее знакомый священник. А мама ходила по людям, искала, где заночевать. К тем людям еще приходили советские деятели, пугали, что вот вы принимаете человека без прописки.

Священники знали, в какой она ситуации. Часто давали переночевать в уголке церкви. У нее с собой была торба, там была ночная рубашка, полотенце, мыло, зубная щетка. И так она ходила с ней, обедала где-то, и искала, где переночевать. Летом могла подняться на верхнюю площадку многоквартирного дома и там переночевать.

После техникума я еще три года работала в Днепре. А в 1963 году поступила во Львовскую политехнику на сантехническое отделение. Так, собственно, и вернулась.

— Мария, вы столько рассказали, показали фотографии. Вы были образцовой ученицей, пионеркой, комсомолкой, атеисткой — то есть воспитывались полностью на советской методологии. Что вы почувствовали, когда прочитали в той статье, кто ваш отец?

— До этого мне уже рассказывали о событиях, которые происходили. Рассказывали, как борцов за Украину пытали на допросах. И у меня уже такие ощущения возникали... Говорили же, что советская власть такая добрая и гуманная... Как-то не верилось. Юра писал мне: “Почему ты советской власти веришь, а тем, с кем они это делали, не хочешь поверить?”. Были те, кто рассказывал очень страшные истории. Такое человек не мог придумать.

Все было постепенно. Я знала, что отец был командиром. Постепенно читала, что они делали, как служили. Встретилась я с бывшими уповцами, они рассказывали, как НКВДисты переодевались в уповцев и убивали мирное население. Они мне говорили: “Как мы могли убивать тех, благодаря кому мы только и выживали. Они нам помогали продуктами, оружием, чего мы должны были их жечь?”.

Каждые каникулы я приезжала во Львов и набиралась того галицкого духа. Как я уже приехала в университет, то я уже знала, кто я.

Конечно, разговаривала на русском до этого. Хотя украинский мы изучали в школе и в техникуме. В техникуме была очень хорошая учительница, она любила украинский. Она нам примеры хорошие давала, поэзию читала, поэтому отторжения к украинскому языку у меня никогда не было.

“Я все время была под наблюдением НКВД”

— Вы уже упоминали, что за Юрием наблюдали, когда его впервые освободили. Были ли вы под наблюдением советских служб?

— Да. Помню, я была в детском доме еще, вдруг меня позвали в кабинет директора, а там сидел военный. И начал меня расспрашивать. Точно не помню уже, о чем именно. Но, наверное, о том, как я учусь, о родителях может. Та встреча меня удивила, потому что до этого никто не приходил, а тут вдруг позвали меня на встречу с военным. Я думаю, что это был КГБист.

Когда работала в Днепре после техникума, то тоже звали меня на разговор. Спрашивали о жизни, о маме, о работе. Потому что я тогда уже переписывалась с ней, с Юрием. Очень часто письма приходили с замазанными строками. Юрий мне не писал, кто мой отец, но советовал читать определенную литературу, говорил слушать, анализировать, что слышу.

Как-то уже во Львовском институте мы собрались группой, ну я и сказала, что я — дочь Романа Шухевича. Как-то оно прошло и ничего. А потом меня приглашают в КГБ и делают замечание: “Мы вам разрешили поступить в институт, а вы афишируете, кто вы такая”. Значит, кто-то донес.

Уже когда работала, мы ездили к Юрию на свидания, обычно летом. И меня вызывали и спрашивали, почему это отпуска мне дают только летом. Вызывали и просили поговорить с Юрой: “А вы вот расскажите ему, как люди теперь хорошо живут, как налаживается все, пусть напишет там что-то об этом” и т.д.

Однажды было предложение работать с ними. Я спросила, что мне надо будет делать. А он мне говорил: “Нет, мы так не можем. Вы сначала согласитесь, а мы вам скажем”. Я ответила, что не могу так.

Вернулась в Славянск через 50 лет, чтобы снова его увидеть

— После окончания университета, как сложилась ваша карьера?

Всю жизнь я проработала в проектном институте. В 1990-х годах во Львове была проблема с подачей воды: она шла 3 часа утром и 3 часа вечером. Тогда Агентство США по международному развитию, USAID взялось помочь с этой ситуацией. Я попала в команду, которая работала над решением проблемы водоснабжения во Львове. Проводились исследования, работали с компьютерами — это была очень масштабная работа. И наконец сделали так, что водоснабжение в городе стало круглосуточным и без ограничений.

Мы часто вспоминаем, что это был самый интересный период нашей рабочей жизни.

Потом была программа распространения опыта по Украине и мы командой ездили по городам, рассказывали о результатах нашей работы. Были во многих городах. И, собственно, работали мы в Донецкой области в городе Снежное. Когда мы туда ездили в командировку, то я попросила заехать в Славянск.

И я тогда его не узнала. Он очень расстроился. В моей юности это был такой поселковый городок. А тогда передо мной предстал развитый город с многоэтажками, асфальтированными улицами, парками, аллеями. Адрес я не помнила, не записала. Только в похвальных грамотах было написано “Школа № 13”. И я знала, в какой школе училась. Но когда приехала в Славянск уже в наши дни, то не нашла там тех мест, которые помнила с детства.

В 1967 году я вышла замуж за Максима Трилевского и стала Трилевской. У нас родилась дочь Соломия, и уже есть внучка Стефания.

— Когда вы воссоединились с семьей, сменили ли вы фамилию на Шухевич?

— Чтобы поменять фамилию, надо иметь какие-то документы. Знакомая полька, которая работает в польском консульстве, помогла найти копию моего свидетельства о рождении. Мы рассказали, что я родилась в Кракове. И она сказала, что можно в Кракове запросить копию свидетельства. Сделали запрос и они прислали действительно копию. Но я тогда уже вышла замуж и была Трилевской. Но тем свидетельством подтвердила, что я — все же Шухевич.

Славянск нашел ее сам

— В 2023 году славянский краевед Валерий Романько познакомился с вами. Он тогда написал о том, что, как оказалось, дочь Романа Шухевича Мария долгое время жила в Славянске. И мы об этом писали, общались с ним. Как вы отреагировали, когда узнали, что из Славянска вами интересуются?

— Да, было очень приятно. Я думала, что может найдут кого-то, кто был со мной в детском доме или в школе. Но, вроде, никого не нашли. Но я дальше с ними общаюсь, и меня приглашают на встречи.

— У вас как раз была встреча здесь, во Львове, в прошлом году. Как она прошла?

— Хорошо прошла. Встретились, говорили, я выступала. Все со мной фотографировались (смеется). Теперь мы друг у друга в друзьях в Facebook. Валерий Романько подарил мне книгу своего сына. Он меня со своей внучкой познакомил, она тоже была на встрече. Поэтому да, общаемся.

У меня особое отношение к людям с Донетчины. Потому что каким-то образом я туда привязана, имею отношение к ней. Есть у нас здесь люди, которые могут говорить: "Вот, схидняки, москали" и т.д. А я каждый раз пытаюсь убедить, что люди оттуда — такие же украинцы. И они не виноваты, что так жизнь у них сложилась. Хорошо, что я нашла своих родителей. Потому что кто знает, как оно было бы.

Еще до полномасштабной войны была информация, что из временно оккупированного Донецка была девушка, которая говорила, что она какая-то родственница генерала Тернавского, который в Первой мировой войны командовал Украинской галицкой армией. И я подумала, а если бы я была там в это время, ничего не знала о себе, то могла бы также говорить…

— Хотели бы вы еще раз побывать на Донетчине, если бы закончилась война?

— Не знаю. Не знаю, как бы они меня сейчас приняли. Сейчас такая ситуация... Те, кто переселился сюда, говорили, что есть там люди, которые за россию...

— К сожалению, такие люди есть везде. Наше медиа очень связано со Славянском. Наш главная редакторка оттуда. И у нас есть доступ к этому городу, можем туда поехать. Сейчас там очень много украинского духа. Недавно ко Дню рождения Степана Бандеры возобновили факельное шествие. Возможно, вы слышали, до полномасштабного вторжения, 1 января, в Славянске проводили факельное шествие. Встречались на главной площади ближе к вечеру, зажигали факелы и шли к памятнику Шевченко. С украинскими флагами, с красно-черными. Брали перерыв по понятным причинам в 2023 и 2024 году. А в этом году снова, тихонько, не анонсируя, но прошлись с факелами 1 января. И, кстати, были баннеры в этом году “Донетчина приветствует Бандеру”. Конечно, были те, кто говорил: “Зачем”.

— Фронт все ближе и ближе. Не знаем, что ожидает Славянск....

— Все надеются на лучшее. Сейчас это город, где много веры и надежды.

***

— Мария, если бы вы сейчас встретились с отцом, что бы вы ему сказали?

— Я бы спросила, не опозорила ли я его фамилию своим поведением. Я эту фамилию почти не носила, но она за мной символически тянется. Это фамилия моего отца, который за Украину отдал все. Я не имею права его опорочить. Юрий отдал все. И я не могу их опорочить.

Здесь пострадала масса людей, которые имели фамилию Шухевич. Спаслись только те, кто выехал. Высылали и тех, кто хоть как-то контактировал с ним. Была такая проклятая фамилия здесь в те годы. Маму тоже боялись принимать тогда, потому что не знали, как для них это закончится.

— Мария, напоследок, что бы вы хотели пожелать нашим читателям из Донецкой и Луганской области?

— Пожелать дождаться окончания войны и победы. Чтобы могли жить спокойно на своей земле и никому не подчиняться.

Столько уже жизней положено за это, поэтому стоит дождаться завершения, и жить с этим. В конце концов, сколько Украина боролась за свою независимость, сколько войн пережила... Наконец должно это закончиться. Только этого могу пожелать. Особенно молодежи, потому что им еще строить это государство. Мы уходим, а им здесь жить. Хотелось бы, чтобы жили на родной земле. Чтобы не были переселенцами, по миру не мотались. Знаю людей, которые после Второй мировой выезжали, и после ее завершения ждали, что освободят Украину, и они вернутся домой. Так и не дождались. Я бы не хотела, чтобы так же произошло с теми, кто выехал после 2022 года.

— Как вы считаете, может ли эта война закончиться в ближайшее время?

— Никто не знает. Есть ожидание, есть надежда, есть надежда. Но как повернется мир — не знаю. Смотрю на Марсово поле Львова, где хоронят погибших на войне. Это страшно.

***

Юрий Шухевич, брат Марии, провел 31 год в советских тюрьмах и лагерях. После освобождения ему запретили жить в Украине. На Родину он смог вернуться в 1990 году, когда ему было уже 57 лет. При жизни был организатором и главой УНА-УНСО, народным депутатом Украины. В 2006 году получил звание Героя Украины. Юрий Шухевич ушел в мир иной 22 ноября 2022 года.

Известный мемориальный музей Романа Шухевича во Львове был уничтожен в результате российской атаки беспилотника в ночь с 31 декабря 2023 на 1 января 2024 года. Пострадали экспонаты, которые были в распоряжении главнокомандующего УПА при жизни. В частности, рояль, на котором играл Роман Шухевич. Бюст генерал-хорунжего чудом уцелел.

***