"Они слышат, что надо бояться, и они боятся": девушка с Донетчины о том, как подростки живут в оккупации

Фейк: Подросткам Донетчины и Луганщины лучше с россией, чем с Украиной

россияне активно распространяют фейковые заявления, что якобы на оккупированных территориях Донетчины и Луганщины открываются разнообразные кружки для детей и подростков, есть активная социальная жизнь у молодежи и им расскажут, “как преодолеть трудности и стать успешными”. А так называемый замминистр молодежной политики “днр” заявил, что: “Наша молодежь пропитана духом патриотизма. Он начинается здесь, и скоро будет везде, в каждом уголке россии”.

Восточный Вариант опровергает российские фейки примером реальной истории 21-летней девушки из Харцызской городской громады, которая прожила 4 года в российской оккупации. И с 2018 года живет на подконтрольной Украине территории. По соображениям безопасности, имя и фамилия девушки в материале указаны не будут.

“Ехать в машине было страшнее, чем сидеть в коридоре”

Героиня текста родилась в Харцызской городской громаде, что в Донецкой области. Ее родной город оккупирован с начала 2014 года:

“Если смотреть от Донецка, то город ближе к границе с россией. И оккупация ощущалась так, что мы в один день проснулись с другой властью. В больших городах были проукраинские митинги, но у нас ничего похожего не происходило. У нас был маленький городок”.

Девушка рассказала, что на момент оккупации ей было 12 лет. Ощущение напряжения и изменений пришло летом 2014 года. Были слышны взрывы, которые стремительно приближались к городу. Однако из разговоров, которые героиня слышала от взрослых, никто не понимал, что происходит:

“Не было понимания, кто с кем воюет и почему.  Поколение моих родителей не было пророссийским. То есть, среднее поколение поддерживало украинскую власть. Или скорее, до оккупации это вообще не была темой для разговоров “поддерживаешь ты Украину или россию”. Потому что никто об этом не задумывался…”.

Оккупация ощущалась так, что вдруг раздаются взрывы, люди их слышат, и это означает, что кто-то их хочет убить, а кто — непонятно.

“Мы тогда сразу пытались выехать, когда находиться в городе стало слишком опасно. Это были не просто звуки, а именно взрывы за окном. Мы пытались выехать к родственникам в село, потому что “границы” оккупированной территории менялись по несколько раз в день. Наши родственники жили дальше от границы с россией. Думали, что там будет безопаснее. А потом ту территорию тоже оккупировали....”— вспомнила девушка.

Она рассказала, что взрослым уже было опасно выезжать. Все использовали наклейки “дети” для машин. А мужчины вообще не могли проехать так называемую “границу”: 

“В селе, где мы прятались, нашли женщину, которая умела водить. Позвали детей из ближайших домов. Сложили кофты, футболки, носки и поехали подальше от боевых действий. Важный момент, что на дорогих машинах нельзя было пересечь “границу”, которая буквально была линией фронта. Поэтому нашли условный “Запорожец”. И выехали в село на берегу моря в Донецкой области. Жили там у людей, которые обычно сдавали квартиры для туристов. Они бесплатно предоставили нам жилье. Но когда уже стало холодно, в середине сентября, пришлось выезжать оттуда. Потому что пятерых детей и взрослую женщину никто не мог долго кормить. Эта женщина нам была абсолютно чужая, и тоже приехала в неизвестность. Поэтому пришлось вернуться на оккупированную территорию”.

По словам девушки, за все время оккупации поездки через “границу” — были самым страшным. Потому что, находясь дома или прячась с родителями, ты находишься со взрослыми, которых давно знаешь. И даже взрывы не так сильно пугают:

“И дома уже все знают, где можно спрятаться, где будет более безопасно. А именно поездки были невероятно страшными. Это постоянные взрывы с обеих сторон. Мы буквально ехали, и видели оружие, которое стреляло совсем недалеко от нас. Еще уши закладывало сильно. Едешь дальше, смотришь, а тут горит поле, там чей-то дом разваленный, где-то кирпичи или одежда лежит. Через поля нельзя было объехать, а дороги бывали сильно разбиты. Поэтому ехать в машине было страшнее, чем сидеть в коридоре”.

“Слово “оккупация”— не произносилось”

Героиня рассказала, что прожила на оккупированной территории 4 года. И до начала войны в 2014 году была возможность выбрать русскоязычный или украиноязычный класс в школе. И большинство ходили в украиноязычный, потому что нужно было сдавать вступительные экзамены на государственном языке. А после оккупации все классы стали исключительно русскоязычными. Вместо истории Украины изучали историю “отечества”. Которая больше напоминала историю россии.

Однако девушка самостоятельно готовилась к поступлению в украинский университет, она видела разницу в уровне образования до и во время оккупации:

“Я могла сравнивать с тем, что раньше в вузы Донецкой области было очень престижно поступить. К нам приезжало много иностранцев, были хорошие технические специальности, считался лучшим в Украине медицинский университет. И я с детства слышала истории о том, что учиться в Киев или Донецке — это на одном уровне. Но после оккупации все квалифицированные преподаватели и преподавательницы выехали из Донецка на подконтрольную Украине территорию. А в местных университетах остались те, кто не смог уехать, или люди, которые только что закончили обучение. По сути, если пишется местная научная работа, то она никогда не выйдет на всеукраинский или международный уровень. Вершина — это Донецк. Эта научная работа даже не будет считаться российской, это просто бумажка с нарисованной печатью, которая вообще ничего не стоит”.

Девушка подчеркнула, что ей хотелось иметь образование, которое еще где-то в мире, кроме родного города, будет считаться образованием:

“Поэтому я выбрала киевский университет. Мне хотелось быть не замкнутой в пределах одной области. Тем более не просто области, а оккупированной части этой области. Мне хотелось путешествовать по миру, поработать в другой стране, иметь документы, которые будут что-то значить”.

Она рассказала, что слово “оккупация” на захваченной территории вообще не произносилось. Украинское телевидение сразу выключили. Девушка почувствовала, что что-то не так, но больше понимания пришло позже:

“То, что это была именно оккупация, я поняла, когда мы впервые смогли выехать. Нужно было сделать украинский паспорт в пределах области, поэтому поехали в Мариуполь. И там нормально работала связь, был мобильный интернет, можно расплачиваться карточкой и нет комендантского часа. На тот момент мне было 16 лет, и это был невероятный шок. Люди могли ночью гулять или такси вызывать. У нас было несколько свободных часов, мы гуляли по городу, увидели строительство! У нас не было строительства с начала оккупации. То, что разрушили, осталось разрушенным. Или если стекла были выбиты, то фанерой закрывали. Такой был ремонт. А в Мариуполе тогда строился дом. И было много людей, которые гуляли по торговым центрам, ели мороженое”.

Девушка отметила, что они проходили парк, а он был переполнен людьми разного возраста. И тогда к ней начало приходить осознание, что конкретно не так. Она воочию увидела разницу между тем, как живут люди.

По словам девушки, то, что она смогла выехать из оккупации и поступить в университет в Киеве, — это счастливый случай. Потому что у ее семьи была финансовая возможность выехать сделать паспорт. И в поезде она увидела информацию об образовательном центре “Донбасс — Украина”:

“Так я узнала, что без украинского аттестата могу поступить в университет в Киеве. В оккупации нет никакой информации об этой возможности. Я рассказывала об этом только отдельным людям, которым можно было доверять”.

Она добавила, что были подростки, которые продолжали дистанционное обучение в украинских школах, и так поступали в высшие учебные заведения. Такое обучение не все могли себе позволить. Важный момент, что оккупанты даты экзаменов назначали в последний момент. Их специально подстраивали под те же экзамены, что и в Украине. Это было сделано для того, чтобы подростки не могли сдать экзамен и в родном городе, и в Украине. Для того, чтобы пришлось сделать выбор.

“Поступили на подконтрольную Украине территорию немного людей, меньше половины. Потому что это всегда было рискованно. Если ты не появлялся на хотя бы один экзамен, то сразу все понимали, что ты сдаешь украинский экзамен. И это ставило в опасную ситуацию твоих близких и родных”, — поделилась девушка.

Героиня рассказала, что ее папа уехал в Киев на поиски работы. Нашел жилье и работу. Поэтому после поступления в университет, в 2018 году, девушка переехала к отцу. 

“Я переехала с одним чемоданом. До начала COVID-19 еще несколько раз возвращалась домой к родным. Но у меня никогда не было мысли, что я вернусь насовсем. Оккупация ощущалась так, будто это навсегда. Ничего не решается, никуда не движется, и так будет всегда”, — вспомнила она. 

Девушка отметила, что когда она приезжала в родной город после переезда в Киев, то ей не с кем было общаться. Потому что остались только те, кто поступил в местные университеты. Им уже было трудно найти общий язык. Она приезжала к родственникам на несколько дней, но после начала пандемии это стало невозможным. Сейчас она ни с кем из местных не общается.

“Своими глазами они не могут увидеть, что это неправда”

Девушка подчеркнула, что когда ты переезжаешь на свободную от оккупации территорию, то сразу получаешь невероятный бонус в виде базового ощущения безопасности, когда идешь по улице:

“Я помню, что когда на первом курсе мы допоздна гуляли с одногруппниками, и кому-то нужно было возвращаться домой, мы предложили заказать такси. И человек ответил, что не нужно бояться за него, потому что полицейский отдел прямо под его домом. И я была шокирована тем, что полицию в Киеве не боятся. Потому что у нас в старшей школе была девочка, которая жила рядом с местной прокуратурой, и это была абсолютно противоположная ситуация. Она всегда возвращалась домой, когда еще светло. Специально переходила дорогу и шла с другой стороны. Говорила: «Вы что, я живу рядом с прокуратурой, там нужно быть осторожнее»”.

По ее словам, в Киеве полицейские действительно чувствуются теми, кто будет защищать. При переезде сильно ощущается контраст. Потому что ты можешь подойти с проблемой, и скорее всего ее помогут решить.

“Думаю, молодежь, которая на оккупированной территории является пророссийской, просто не имела возможности выехать на подконтрольную Украине территорию. Они не видели, какой огромный разрыв качества жизни. Потому что для моих сверстников это также произошло в детстве, в начале подростковых лет. А с детства можешь что-то помнить из рассказов родителей. Также влияет пропагандистское телевидение. А своими глазами они не могут увидеть, что это все неправда. Не могут увидеть, что никто не хочет их убивать на свободной территории. Они слышат, что надо бояться. И они боятся. Потому что никогда в сознательном возрасте не коммуницировали с людьми с других территорий”, — резюмировала героиня.

***

Эта история в очередной раз демонстрирует, как российская пропаганда искажает действительность и создает нарративы, очень далекие от реального положения вещей. Вместо задекларированных оккупантами “поддержки” и “возможностей”, подростки на временно оккупированной территории сталкиваются с ограничениями и опасностью. Больше о том, с какими вызовами молодежь сталкивается в оккупации читайте по ссылке.

***