"Поврежденные конечности, животы, лица": истории женщин, боровшихся за жизнь мариупольцев в осаде

История врача из Мариуполя: Под корпусом хирургии был ужас

Юлия изо всех сил тянула руку к вентиляции, чтобы поймать сигнал мобильной связи. Она должна была знать, уехал ли из Харькова ее сын. Из выбитого окна верхнего этажа больницы она видела, как методически россияне разрушают ее район. Мариуполь высекали квадратами. Был домик, нет. Авиаудары, прилеты, выжженная земля.

Юлия Малахова — заведующая третьим инфекционным отделением городской больницы Мариуполя №4 на Левом берегу. Она детский инфекционист, последние два года спасала детей от ковида. Теперь она должна рассказывать побледневшим родителям, что делать, если их ребенок заболел пневмонией в сыром подвале. 

С началом блокады Мариуполя родители боялись оставлять детей в больницах. Как правило, к инфекционному прибегали мужчины и по пальцам объясняли, что с ребенком. В результате разрушения всех коммуникаций — отопления и водоснабжения — чаще всего дети болели кишечными расстройствами и пневмонией. У терапевтов на фоне войны возросло количество пациентов с гипертоническим кризом, у невропатологов — людей с инсультами. 

Юлия заступила на смену 25 февраля и уже не возвращалась домой. Левый берег — микрорайон, который с первых дней вторжения россии страдал от обстрелов и авиаударов. Ее дом наполовину сгорел, верхние этажи разрушены. Все, что у нее осталось из прошлой жизни — вещи с работы и рюкзак с документами.

Грели раненых ковидными комбинезонами

Городская больница №4 им. И. К. Мацука — многопрофильная больница с пятнадцатью отделениями, не считая лабораторий и поликлиник. По иронии судьбы, к боевым действиям больницу “подготовила” пандемия. 

“Было распоряжение подготовить подвалы, но, если честно, это звучало от руководства не особо серьезно. Все прошли 2014 год, думали, россияне постоят на границе — и все. Поэтому из мер предосторожности — десять баклажек питьевой воды в подвале — и все. Нам повезло, что мы были ковидным госпиталем, мы были полностью снабжены растворами, лекарствами, антисептиками, расходниками. Под ковид были перестроены и хирургия, и травматология”, — вспоминает Юлия Малахова. 

Однако под боевые действия врачи перенастраивали помещение по своему усмотрению. Самое комфортное укрытие — в подвале инфекционного отделения, туда переводили матерей с детьми. Но он был маленький. Медицинский персонал укрывался на первом этаже — между глухими стенами детской реанимации. В соседнем хирургическом корпусе операции делали в предоперационных на четвертом этаже, потому что через выбитые окна заходил холод.

Юлия и представить не могла, что когда-то будет вспоминать ковид добрым словом: “Температура была какая-то нехарактерная для нашего региона. Морозы минус 15. Мы согревали раненых ковидными защитными комбинезонами. Они не пропускали воздух, можно было на пижаму надеть. Так же бахилы, поверх носков, обувь обуваешь, становится теплее”. 

Большая часть штата больницы оставалась здесь круглосуточно с первых дней марта, когда полностью исчезла связь. Но рук не хватало, многие коллеги не смогли добраться до больницы, поскольку жили далеко или вообще вне города. Всем, кто остался, приходилось подстраховывать друг друга. С ранеными работали два хирурга и два травматолога, на незначительные ранения швы накладывали врачи приемного отделения. 

“Травматологи делали операции, которые им не свойственны. Трепанацию черепа должны делать нейрохирурги, а они были только в горбольнице №2, на 17-м микрорайоне. Вызвать никак. Наши оперировали, и надо сказать удачно — были с трепанацией черепа мальчик 8 лет и девочка 9 лет, выжили”, — вспоминает Юлия. 

Самый молодой раненый пациент больницы — годовалый младенец. Ребенок не выжил. 

“У нее было осколочное ранение головы. Мы не успели даже на операционный стол взять, родители прилетели в больницу, а уже через 15 минут ребенок умер”, — рассказывает Юлия. 

Пока была возможность, работники больницы возили тела умерших в морг. До него с каталкой в ​​среднем 20 минут пешком. Но в Мариуполе под обстрелами время безгранично растягивалось, за минуту можно было прожить жизнь. 

“Мы стали складывать тела под стеной хирургического корпуса. Благодаря ковиду у нас были черные мешки, в них хоронили умерших. И если было тихо, потом вывозили в морг. А потом, к сожалению, это стало невозможно совсем. Под корпусом хирургии был ужас — гора трупов”, — вспоминает заведующая инфекционным отделением.

Раненых везли на тачках и тащили волоком

Оборудование для операций питали от генератора. Под эти страшные часы работы хирургов и травматологов была подстроена и бытовая жизнь больницы. 

“Готовили в мультиварках в отделениях хирургического корпуса. Подгадывали момент, когда включался генератор для операций. Тогда и готовили, и заряжали фонарики. А потом кончилась солярка. Спасали полиция, военные, а затем и родственники пациентов. Два-три литра солярки это было просто чудо”, — вспоминает Малахова. 

Врач говорит, что провианта хватало благодаря пищеблоку — в довоенные времена здесь плотно кормили пациентов. Однако за месяц работы во время войны Юлия Малахова похудела на 10 кг. 

Запасенную чистую воду врачи берегли — на “нз”, неприкосновенный запас. Он был назначен младенцам до года, чтобы уберечь их от кишечной инфекции. Для себя врачи искали воду, как все мариупольцы, собирали снег и дождевую воду. 

“Очень нам помог бойлер, который грелся от солнечной панели на крыше больницы. В нем было 800 л воды, мы ее спустили. Сначала я думала, что она нам будет в качестве технической, но потом с водой стало очень печально, поэтому мы использовали ее в качестве питьевой”, — вспоминает Юлия.

Юлия неоднократно во время беседы с благодарностью вспоминает жителей соседних домов. Люди помогали врачам — приносили лекарства и смеси для младенцев, добытые во вскрытых аптеках.  

“Цистерна ездила с водой для населения. И жители соседних домов подсказали водителям, что больница все еще работает. После чего они начали заезжать и в больницу тоже. Врачи, у которых машины были, собирали 20-литровые баллоны и ездили на колодец во двор коллеги на Теннисную улицу. Это был экстрим, это происходило под обстрелами”, — вспоминает Юлия. 

За это время Юлия потеряла трех коллег — врача экстренной помощи Сергея Власюка, заведующего терапевтическим отделением Андрея Гнатюка и заведующего инфекционным отделением Анатолия Казанцева. Указом президента Владимира Зеленского они награждены орденом “За заслуги” ІІІ степени. 

“Анатолий Борисович шел между корпусами, когда в наш корпус был прилет. Ударной волной его отбросило, и он получил закрытую черепно-мозговую травму. Несли его на носилках, но он погиб мгновенно. Заведующий терапией Андрей Иванович попал под снайперские обстрелы, когда забирал воду с улицы Теннисной. Никто не знал сначала, что с ним. А потом нашли машину, он погиб в ней. Сергей Владимирович получил смертельное осколочное ранение, когда находился в приемном отделении. Прилетало по всем корпусам”, — рассказывает Малахова. 

Чем дальше, тем плотнее были обстрелы, вспоминает врач. Самолеты кружили 24 часа в сутки, поэтому людям было тяжело донести раненых в больницу, новых пациентов меньше не становилось.  

“Никакого промежутка тишины не было! Кто на тачках вез раненых, кого мужики волоком тащили”, — вспоминает Малахова. 

На третьей неделе марта в больнице начали заканчиваться медицинские материалы.

“Очень быстро закончились аппараты Илизарова, кислород, а затем все меньше становилось шовного материала, лекарств, наркотиков”, — вспоминает врач. 

17 марта из-под крыши хирургического корпуса Юлия смогла дозвониться сыну. Он был в безопасности. 

“Вторым вопросом было: “Что говорят о Мариуполе?” Когда услышали, что прогресса нет, стало грустно”, — говорит Юлия. 

Последние маленькие пациенты из отделения Юлии выписались 20 марта. Город обстреливали с земли, неба и моря. Выбираться с мужем Юлия могла только мимо “Азовстали”. Прорваться с Левого берега в город удавалось далеко не всем, но им удалось. Дальше — длинная дорога из города в Запорожье через множество вражеских блокпостов. Сейчас Юлия Малахова работает в “Областной детской больнице” в городе Боярка. 

История спасательницы: “Мне кажется, что погибли, по меньшей мере, 40 тысяч человек”

У меня шумит в ушах, а голос Екатерины отдаляется. Я не слышу ее слов. Когда напоминаю себе, что должен собрать факты, возвращаюсь к реальности. И вижу, как Екатерина горько плачет. “Я не могла взять их обоих, не представляю, что чувствовал тогда ребенок!”

Екатерина Сухомлинова — депутатка мариупольского городского совета и руководительница “Мальтийской службы помощи” в Мариуполе. Во время блокады ей пришлось совершить триаж. На профессиональном сленге врачей — это медицинская сортировка пациентов. Однако, если для опытных врачей это рациональная обыденность, для обычного человека это тяжелое моральное испытание. Екатерине пришлось делать выбор между раненой девочкой-подростком и ее матерью, истекающей кровью. Екатерина сделала выбор в пользу ребенка. 

15 марта было удивительно солнечным, вспоминает Екатерина. Она везла продукты от волонтеров “Халабуды” на Левый берег в роддом. Дорога была усеяна снарядами и сорванными троллеями, пока Екатерине не перерезали путь груженые шлаком “камазы”. Волонтерка вышла из автомобиля, чтобы рассмотреть дорогу, и увидела поперек трамвайного полотна машину. Она дымилась. 

“Мужчина в ней был без признаков жизни, бездыханный. Девушка 16 лет закрывала голову правой рукой, а левая свисала. Ее зовут Лера. С отчимом и мамой они уезжали с Восточного. Мама молоденькая, худенькая, лет 30 лежала в 7-8 метрах от машины. Красивая женщина в луже крови. Я видела по луже, что мама теряла кровь уже 15 минут, очень много. Если бы была рядом машина, я запихнула бы всех троих! Но я поняла, что наверняка смогу довести только девушку. Мама была еще в сознании, прошептала: “Пожалуйста, возьмите еще рюкзак, там еда”.

Екатерина взяла его и с девочкой на плече пошла в ближайший дом, чтобы оказать ей первую помощь. 

“Рукав ее толстовки можно было отжимать — столько вытекло крови. Отворачиваю капюшончик — а на шее большая рваная рана, как голова вообще у бедной держалась! Я вынула стерильный компресс и наложила на рану. А повязку уже поверх толстовки, потому что замерзнет”, — вспоминает волонтерка.

Екатерина снова взвалила на себя рюкзаки и обхватила Валерию рукой. 

“Бои, стрельба, мертвые люди. Говорила ей всю дорогу: ты молодая, ты выживешь, не смотри вокруг”.  

Доведя девушку в больницу, Екатерина положила в рюкзак свой номер. На обратном пути к машине она увидела множество тел.

“Утром не было столько погибших. Люди с велосипедами, мопедами лежали по обе стороны. Видно было, что они пытались сбежать с Левого”, — вспоминает Сухомлинова.

Среди тел Екатерина интуитивно искала глазами мать Валерии, но женщины уже не было. 

Как оккупанты в азовцев наряжались

До полномасштабного вторжения рф Екатерина Сухомлинова занималась образовательными и гуманитарными мероприятиями: кружки и лагеря для детей-сирот, курсы по неотложной помощи для взрослых и другое. “И, по отзывам, многим эти знания пригодились. В июне мне написал работник одной международной организации. Говорит, спасибо за знания, использовал при обстреле в Северодонецке. Наложил шину себе на голеностоп и еще километр шел к скорой”. 

Именно поэтому Екатерина с первых дней вторжения никогда не оставляла медицинскую сумку: “У людей были страшные рваные раны. Повреждены конечности, животы, лица”. Она возила раненых людей в больницы на своей машине, потому что рабочий микроавтобус от “Мальтийской службы”, предусмотренный ранее для детских экскурсий, расстреляли российские диверсанты. 

Ее офис “Светлица” на Морском бульваре, 44 во время боевых действий стал укрытием и импровизированным центром для обращений людей за помощью. Однажды к Екатерине обратились соседи — мужчину ранило в ноги. Тогда волонтерка собственными глазами увидела, как оккупанты дискредитируют украинских военных.

“Тем утром на рассвете, где-то в 5 часов, я увидела, как оккупанты тащили тело погибшего “азовца” в кафе “На зубок”. В том районе расстреляли машину “азовцев”. Уже через три часа, когда соседи позвали меня, я поняла, в чем дело. Иду к раненому, вижу — “азовец” стоит. Я удивилась, как наши быстро зачистили район, потому что эти твари к тому времени уже позанимали квартиры и в 44 и в 46 домах, стреляли из них. “Азовец” стоял ко мне спиной — и я вижу, что по направлению стреляет в сторону наших же военных. Говорю ему: “Я к раненому”, — рассказывает она.

Когда Екатерина вошла в подъезд, она увидела там российских военных и поняла, что “азовец” — переодетый россиянин. Прежде чем пропустить Екатерину к соседу, оккупанты сообщили ей о своих раненых. 

“Перевязала одному ногу, потому что должна была как медик. Притворилась “шлангом”: “Нет времени, людей надо везти, давайте и ваших отвезу”. А они: “Мы не можем, мы ополченцы, надо старшего спросить”. 

Екатерина под свист пуль побежала подъездами к соседу. Им оказался товарищ юности, 50-летний мужчина: “Ему люди уже из простыни сделали повязку, помогли снести с 5 этажа, а затем волокла его в машину, отвезла в Областную больницу”.

Дед Олег, все будет хорошо

По словам Екатерины осколочные ранения ног люди получали чаще всего у костров. 

“Подавляющее большинство мариупольцев не понимали, как передвигаются по городу войска. Это я ездила по городу и видела и наших, и чужих. Как те ДРГ лезли в геометрической прогрессии. А люди как — наступило утро, надо чайничек, завтрак детям. Я советовала: “Зачем вы по 10 человек у костра сидите, прячьтесь”, — говорит она.

Депутатка говорит, что война сильно сплотила мариупольцев: “Люди формировали коммуны, группировались в коллективы. На Левом берегу медперсонал, мужчины преимущественно, каждое утро шли группками с канистрами к источникам. Гражданские люди останавливали кровотечения, накладывали такие шины, что не знаешь, как им это удалось, потому что кость торчит так, что не знаешь, куда ее запихнуть. Помогали людей и нести, и вести”.

Сухомлинова вспоминает тяжело раненого мужчину — деда Олега. “70 лет человеку, пошел рубить дрова под “Орленком”. Чего туда шли, говорю, несколько дней бои ведутся. А у него дыра огромная в груди, и ноги иссечены”. 

На рану в груди Екатерине удалось наложить повязку Ашермана, но перебинтовывать ноги мужчины времени не было — на улице шла плотная стрельба. 

“Подбежал тогда молодой человек, помог деда засунуть в машину. И пока была за рулем, постоянно говорила с ним, чтобы не отключился. Он там сзади хрипит, кровь в груди клокочет, а я говорю ему: “Дед Олег, все будет хорошо, скоро доедем”. Очень важна в таких ситуациях психологическая поддержка человека, его нужно вытаскивать из этого состояния”, — подчеркивает Екатерина.

По личным оценкам Екатерины, в Мариуполе погибло гораздо больше людей, чем пока считается официально. 

“20 тысяч — это могло быть по состоянию на 15 марта. Я помню приемные отделения больниц — это ужас. Люди в коридорах, на каталках, в каждой смотровой. А сколько пожаров было, дома аж гудели. Сколько человек погибло от переохлаждения, от болезней, от истощения. Позже мы можем узнать, что без вести пропавших будет до 100 тысяч человек. Мне кажется, что погибли, по меньшей мере, 40 тысяч человек”. 

Выехать из города вместе с семьей Екатерине удалось 16 марта, сейчас она большую часть времени проводит в заграничных командировках — через дипломатические каналы распространяет информацию об Украине. Екатерина получает десятки звонков от журналистов и должностных лиц. 

“Сотни интервью иностранным СМИ, десятки встреч с властными верхушками разных стран — я рассказываю о преступлениях россии, не даю забыть им, что это долгая война на истребление украинской нации”, — сказала Екатерина.

Однако самое долгожданное сообщение для Екатерины прозвучало из прошлого, из солнечного 15 марта.

“Со мной связалась та девочка Лера. Она сказала, что ее мама жива. В тот день ее кто-то подобрал и отвез в больницу. Сейчас они живы-здоровы в Украине, на подконтрольной территории”, — сказала она.