Трижды прощался с жизнью: история выжившего в Драмтеатре мариупольца

24 февраля под отдаленные звуки взрывов Алексея разбудила мама: «Сын, началась война». 

«Я понял масштабы войны, когда увидел в новостях, что атакуют страну со всех сторон — Киев, Харьков, Херсонскую область. Уже в тот день из города выехали мои друзья — они переселенцы из Донецка, и, похоже, одними из первых поняли, чего стоит промедление. Я предложил тогда уехать и маме, но она все еще не верила, что все будет так серьезно. К тому же мы следили за новостями и видели, что Украина дает хороших пинков россии по всем фронтам. Эти новости давали надежду, знаешь, мы как бы питались этим позитивом», — вспоминает он.

«Меня преследовало чувство опустошения»

25 февраля Алексей все-таки пошел на автовокзал — искать водителей. Но междугородние автобусы уже не ходили. В тот же день отправился и последний эвакуационный поезд, затем железнодорожное сообщение было разрушено. 

«Я пошел на оптовый рынок, думал, договориться с дальнобойщиками. Но они боялись уезжать. Да, еще тогда, когда оккупанты обстреливали Сартану и были далеко от нашего города», — вспоминает Алексей.

Еще в начале февраля в городе актуализировался вопрос территориальной обороны — на внеочередной сессии депутаты торопливо принимали решение об укреплении базы территориальной обороны, горячая линия ТРО была постоянно занята, местные выстроились в очереди, но многих разворачивали домой — искали людей с боевым опытом.

Посовещавшись с друзьями, Алексей решил присоединиться к волонтерам: «Хотя бы так помогать людям. Я взял два одеяла и обогреватель и понес в хаб “Халабуда”. Могу сказать, что волонтерство не дало мне отчаяться. Хотелось что-то делать, к тому же люди там были заряжены на позитив. Все работали, хандре просто не было места». 

«Был в сети 2 марта» — удручающее уведомление в телеграме, обновления которого ждали все родственники мариупольцев. В это время город был полностью обесточен, люди остались без связи. В тот же день по городу перестал курсировать общественный транспорт. 

До 5 марта еще работали некоторые магазины, пока в городе не началась сокрушительная волна мародерства.  

Очереди были километровые. Я успел что-то купить еще в «Грации». Помню, как подскочили цены, хлеб был 100 грн. Тяжелее было с водой, ее добывали на источниках. Я ходил на тот, что на Правом берегу под пост-мостом, и однажды попал под артобстрел. Тогда я впервые прощался с жизнью», — рассказывает Алексей. 

Одной из мотиваций покинуть город также была его проукраинская позиция, которую он активно отстаивал в соцсетях на протяжении всей войны — в том числе в заблокированном ВКонтакте: Мое фото распространялось ватными пабликами в форме многочисленных фотожаб. Конечно, были и угрозы. Я понимал, что в случае оккупации буду первым в очереди на подвал». 

Алексей предпринял не менее пяти попыток выехать из Мариуполя: 

«Когда разбили электросети, я просил знакомых с машиной взять нас с мамой. Но они боялись, что слишком много людей. Один сосед забрал семью, в которой была женщина, которая вот-вот должна была родить. У других было две хаски, которых они не могли бросить. Кстати, их машина не завелась из-за мартовских морозов, поэтому они украли машину. Это был не уникальный случай того времени. Люди боялись ехать в принципе, Мариуполь в полной информационной блокаде, никто не знал о коридорах. Все ехали на свой страх и риск. Но меня постоянно преследовало чувство опустошения, когда я видел, что все больше и больше людей уезжает, а я не могу».

«Под завалами никто не произнес ни звука»

Драматический театр был надеждой всех горожан, ходили слухи, что вот-вот сюда приедут эвакуационные автобусы. 16 марта сюда с другом отправился «на разведку» и Алексей: «Это было где-то 10-11 часов. На “цветах” (цветочные ряды возле Драмтеатра — авт.) стояли люди, голосовали. Но никто не останавливался. Я заметил “Жигули” со стариками. Спрашиваю: возьмете троих — меня, маму и друга? Но вижу на заднем сиденье у них мешки с картофелем и луком. Это было для них важнее. На Драмтеатре мы встретили администратора, молодую девушку из Восточного микрорайона, у нее была перебита нога. Она сказала: «Какие автобусы? Вы что?» 

Алексей и его друг вошли внутрь посмотреть укрытие. Людей там было очень много. Вспоминает, что только в холле больше ста, и большинство сидели на стульчиках — молодые матери, дети, старики. Никто не вставал с мест, чтобы их не заняли люди, жившие на полу. Полная темнота и маленькие рукотворные светильники. 

«Атмосфера была удручающая, — вспоминает мариуполец. — И, знаешь, поверишь в Бога, мы уже собирались пойти в эпицентр грядущего взрыва, но услышали грохот машины. Думали, вдруг автобус? Вышли на лестницу, а это водовоз от “Горводоканала”, люди с баклажками выстроились в очередь. Мы остались на лестнице обсудить выезд со знакомыми. И я услышал не только взрыв. Представь, будто в поле гроза, и разряд грома. И как после землетрясения все задрожало. Падали высоченные елки, что возле театра, падали деревья. На улице стало темно, поднялась пыль. Все было как в густом тумане, в мареве от побелки. И началась паника». 

Алексей попытался побежать в подвал, но его оттеснила толпа. 

«Я возвращаюсь на первый этаж, и вижу людей, что лежат на полу скрюченные. В тумане я увидел женщину в красном платье, которую ее муж потянул вверх по лестнице. Инстинктивно я помчался за ними. Внизу было нечем дышать, я закрывал лицо свитером. Я поднялся на самый верхний третий этаж и понял, что стою над бездной. Лестница оборвалась. Купола театра нет, вместо этого — огромная дыра в форме полумесяца. Крыша упала на концертный зал, где была сцена, места для зрителей. И да, там были люди. Но знаешь что, под завалами никто не произнес ни звука. Кричали только живые, которые суетились по театру, — у всех шок, кто-то плачет, кто-то не в сознании, кто-то ругается матом, кто-то вытаскивает других из завалов». 

За спиной Алексей услышал чьи-то слова: «Господи, там столько трупов». Выбежав во двор, он увидел, что люди, в первую очередь, бежали к водовозу — умыться. 

«Люди были полностью белые. Я сам кашлял побелкой. Но снова обстрел — кто бежит снова в театр, кто из него — неизвестно, будет ли здание рушиться, — рассказывает парень. — Я решил бежать дальше. И заметил, что прямо по моим следам шагает молодая женщина с дочерью. Я кричу им: “Давайте со мной, я выведу вас”. Я хотел отвести их к волонтерам. Но они не решились — рядом свистели снаряды, разрывались мины. До сих пор помню их застывший силуэт, который удаляется от меня. А я едва добежал до ближайшего дома — и меня выгнали из подъезда». 

В большинстве своем убежища в Мариуполе — обычные подвалы многоэтажек. К середине марта, когда ожесточенные бои дошли до центра города, все подвалы были переполнены. 

Семьи, идущие пешком с детьми и домашними питомцами в более безопасные районы, — привычная картина Мариуполя с первых дней войны. Сначала жители микрорайонов Восточный, 23-й, затем Левый берег, «1000 мелочей» — круг сужался с каждым днем. 

И многие нашли убежище именно в Драмтеатре, сердце города, — более 1200 человек из всех районов Мариуполя. В вероятность бомбардировки Драмтеатра не верил никто. Как и не поверили жители убежищ ближайших домов, в которых искал укрытие Алексей: «Я забежал в другой дом. Там был разрушен третий этаж, вместо стекла в окнах картон. Люди дали мне воды. Показываю им видео из Драмтеатра, а они как в ступоре: “Не может быть”. Только одна женщина вскрикнула: “Ой, боже! Нет, нет!” и убежала, не смогла посмотреть». 

В тот день Алексей ночевал в волонтерском центре. Утром пошел домой к маме, рассказал о Драмтеатре: «И снова глухая стена. “Не может быть”. Это ни у кого не укладывалось в голове, как и бомбардировка роддома. Я сказал, что выйдем из города пешком. Люди из нашего дома уезжали один за другим. В моем подъезде на 9 этажей, где по 4 квартиры на каждом, оставалось около 13 человек. Все, кто помогал одиноким и слабым с дровами и водой, уехали. У меня снова чувство опустошения. Рашисты уже были близки к нашему району. Сказал: “Собирай вещи, мама” и пошел к волонтерам с надеждой уговорить кого взять нас в машину. 

Тогда Алексей не представлял, что у него будет очередной день рождения.

«Бомбардировка волонтерского центра»

Волонтерский центр «Халабуда» рано или поздно должен был стать мишенью обстрела, об этом говорили сами волонтеры и во дворе постоянно было слышно жужжание «Орлана».

«Если в конце февраля здесь была толпа, то к середине марта осталось человек 7. Было четверть пятого. Мы смотрели новости по телевизору. Да, это было едва ли не единственное место, где была связь с внешним миром, потому что там был генератор. Волонтеры вывешивали новости о Мариуполе каждый день. И тут взрыв, словно большими молотами по стенам. Думаю, что это был сброшен снаряд с беспилотника. Стена над телевизором сложилась буквой “М”», — вспоминает Алексей. 

Он не мог поверить, что второй день подряд оказывается под завалами. «После Драмтеатра я думал, что не выдержу во второй раз. Помню, девочка дремала на диване в коридоре, а над ней нависает стена. И девушка в прострации, она просто смотрит на стену и даже не моргает. Я потянул ее за руку в убежище. Еще минута, снова молотами бьет изо всех сил. В убежище поднимается пыль, как в Драмтеатре. У меня дежавю, снова нечем дышать, я добежал до решетки, чтобы вдохнуть немного чистого воздуха», — рассказывает мариуполец. 

Тогда оккупанты нанесли несколько ударов по центру — разбили выезд, медицинский и пищевой склад, завалился вход в бомбоубежище. 

«Все склады были разрушены, — вспоминает Алексей. — Овощи остались под обломками бетона, уцелевшие консервы мы перенесли в подвал. Даже повесили занавеску на входе в хаб, потому что дверь вылетела. Не знаю, понимали ли мы, что делаем. Все были немного в растерянности. Тогда состоялся разговор — дальше будет хуже, никого не осудят, если кто-то захочет уехать из города».

«Встреча с оккупантами и выезд из города»

Алексея, его маму и кошку взял с собой один из волонтеров. 

«Мы договорились встретиться с утра и поехать за мамой, потому что я знал, что она не сможет дойти до “Халабуды”. Всю ночь я был в мыслях, удастся ли уехать, не замечал даже тех обстрелов. Думал, вдруг он поедет сам, вдруг передумает. Но все удалось. Сборы были нервными, я лопатой разворачивал завалы с дороги, бомбили соседний дом. Перебежками добежал до мамы, чтобы не перегружать машину», — объясняет Алексей.

В то утро он впервые столкнулся с оккупантами. По городу уже шли слухи, что российские военные взламывают уцелевшие квартиры, из которых выехали владельцы. Квартира Алексея и его мамы не была пустой, однако оккупанты вошли и в нее. Дома в то время была мама Алексея. 

«Я встретил их в подъезде на первом этаже, — вспоминает парень. — Их было трое. Они скрывались от бомб собственной авиации. На мгновение я замер, потом сказал: “Я здесь живу, иду за мамой”. Они переспросили соседа: “Это ваш?” Он подтвердил. Мама сказала, что они искали квартиру наших украинских военных. Заглядывали в каждый шкаф. Я запомнил, что в отличие от бомжей, которых потом мы видели на блокпостах, эти были экипированы хорошо, у каждого по гранатомету. Но с виду им 18-20 лет, мне показалось, что срочники».

Уже по дороге Алексей видел, как пылает дом возле полицейского участка, как поднимается черный столб огня из ТЦ «Елизавета», в центре возле Драмтеатра снова разрывались снаряды.

«Спокойнее было на набережной. Я видел много людей, которые шли пешком из города. Семьями, в одиночку, с животными, по обе стороны дороги шли люди, а на первом блокпосте оккупантов уже была пробка. В ней мы простояли часа два», — рассказывает мариуполец. 

Добравшись до Мангуша, Алексей с мамой снова попытался найти попутчиков, но смеркалось. Переночевать решили в больнице, правда, ночевать пришлось в подвале на матрасах из стекловаты. 

Были там места и с кроватями, и с электричеством. Но нам досталась комната в полуподвале, в окошко подошвы прохожих видели. Спали на стекловате, обмотанной в полиэтилен. Холод был страшный», — вспоминает парень. 

Выехать из Мангуша в Бердянск удалось благодаря частным перевозчикам — 3000 гривен с человека, но удалось сторговаться за 2500. 

«На блокпостах буряты докопались до моего потрескавшегося лица. В результате постоянного переохлаждения я получил обморожение носа, губы потрескались. Это еще в марте 10-го, когда мороз был минус 15, у меня кожа на носу пузырями пошла и отпадала. Заставляли штаны до колен задирать, искали татуировки. А у мамы забрали пакет с разбитыми яйцами, которые она хотела выбросить. Представления, каким дерьмом они питаются», — говорит мариупольец. 

В Бердянске Алексей впервые с начала войны побрился, умылся горячей водой и ночевал в тепле. Затем дождался эвакуационного автобуса. 

«У каждого были номера, чтобы сесть. Некоторые люди четыре дня не могли сесть в автобус. Очереди никто не придерживался, самые наглые лезли вперед, а самые скромные остались», — объясняет Алексей. 

Сейчас Алексей, его мама и кошка в безопасности — в шелтере для переселенцев на западе Украины. Однако до сих пор у Алексея некрепкий сон. 

«Да, часто снятся ужасы, — говорит Алексей. — Чаще всего дорога. Что я еду в незнакомой местности и рядом начинаются бои. Или будто я в Донецке, ищу автовокзал, но автобус останавливают дэнээровцы. Часто во сне чувствую панику, что автобусы едут без меня или не в ту сторону, а рядом взрываются машины. Снятся раненые, военные. Или пенсионерки, которые пытаются уверить меня, что россия это хорошо, а я ору на них и просыпаюсь». 

Сейчас Алексею полегче. Говорит, время делает свое — лечит.  

«Мы побывали в горах, сейчас весна. Трудно было давать первое интервью, тогда наворачивались слезы от упоминания Драмтеатра, о той девушке с дочерью, которые остались позади меня. Думаю, что депрессия догонит меня впоследствии обязательно. Но пока я держусь на адреналине», — говорит парень. 

Сейчас Алексей не строит планы дальше, чем на три месяца. Вопрос номер один — найти работу и дождаться освобождения города.   

Автор: Евгения Волк. Фото на обложке Reuters / Pavel Klimov