«Дорогая наша бабушка»

Была осень, накрапывал дождь, кругом стояло какое-то спокойствие и умиротворение. На крутом косогоре виднелось деревенское кладбище, где похоронены наши родители и родственники, праматери и праотцы. Остановился у могилы моей тети - Анастасии Ананьевны. На могиле стоял большой каменный крест, c эмалевой фотокарточки она смотрела чуть с грустной, но с какой-то немного задорной улыбкой. Хочу рассказать о ее жизни, долгой, страдальческой, но вызывающей глубокое уважение и сострадание.

Анастасия Ананьевна родилась и прожила всю жизнь в самый разгар экспериментов над нашим народом, досталась ей жизнь полная горя и лишений. И таких, как она, было много. Очень много.

Дорогая наша бабушка, тетя Настя, Анастасия Ананьевна Олейникова родилась в селе Белая Гора Луганской области в 1899 году, ее родители были крестьянами: покосившийся дом, конь, два вола, несколько десятин земли и одиннадцать детей в придачу. Дожили до зрелых лет две сестры и три брата, остальные умерли от болезней и голода.

В первую мировую войну ей исполнилось 15 лет, отец воевал где-то там, не зная за что, в Европе, и даже получил «Георгия». Когда применили на войне отравляющие газы, тетю, приписавшую себе лишний год, взяли наполнительницей газовых баллонов. Было страшно, но - хоть какая-то работа.

Потом далекую войну сменила уже родная революция. Это было еще хуже потому, что она вошла в каждый дом. В Лисичанске власть менялась, как в калейдоскопе, кто здесь только не был.  Батька Махно, рассказывали,  повесил  на высокий столб в центре города кожух и приказал, чтоб к его возвращению так же и было, иначе сожжет весть Лисичанск.

Была банда "лихой Маруси", войска Петлюры.

«Веселая» была жизнь - все грабили, отнимали нажитое, стреляли и гоняли друг друга. Работать никто не хотел. Особенно доставалось от большевиков, те грабили на идейной основе, ссылаясь на светлое будущее и мировую революцию: попробуй не отдай.

Когда на дворе деда остался один конь, пришли два красноармейца с целью его реквизиции, и дед, естественно, был категорически против, забираете, мол, последнее.  Солдат имел более весомый аргумент и огрел деда оглоблей по спине. Коня увели, а дед, покашляв кровью какой-то месяц, отдал Богу душу в 54 года.

Пронеслось несколько лет кровавого пожара, всему приходит конец. Все же многие умудрились выжить.

Наверное, ни один народ не смог бы так.

К власти пришли большевики, стали железной рукой наводить порядки.

О голодовках 1924 и 1933 года моя мама и тетя Настя рассказывали такое, что трудно поверить или вообразить. Люди еле передвигались на распухших ногах, ели все, что можно. Дома варили лебеду, иногда подмешивали макуху. Моя мама работала в столовой садового завода, это спасало. Рассказывала, что когда шла на работу видела умерших на улице.

Особенно ей заполнился молодой парень высокого роста, который лежал возле мусорного бака и ветер шевелил его длинные темные волосы, а широко раскинутые руки как будто взывали о помощи. Все это походило на пляску дьявола, казалось, что такого не может быть, но до этого никому не было никакого дела. В 21 год умерла от голода одна из сестер, да и все остальные еле передвигались. Пережили и это, правда.

А время шло своим чередом: старшие братья пошли   работать   на   Содовый   завод,   женщины   работали   в   колхозе  за трудодень - с утра до вечера надо было работать в поле, и только тогда это учитывалось.

Тетя рассказывала, что она одна из немногих отрабатывала до 300 трудодней в году. В конце года, после уборки урожая, если он был, сдавались обязательные госпоставки, очень большие, с оставшегося урожая надо было оставить на посев, а остаток начислялся на трудодень каждому, кто сколько работал. Сюда входили зерновые, продукты огородничества, иногда мясо. Другими словами, все работали за натуроплату, иногда даже за работу давали немного денег. Паспортов селянам не давали, в городе на работу без них не брали.

Вот так, потихоньку, налаживалась жизнь.

Вскоре тетя Настя вышла замуж за бывшего конюха, поставили дом, родился сын - Сергей.

И вот, в один день, вернее в ночь, в дверь громко постучали. Вошли одетые в черные кожанки чекисты, приказали Аврааму, так звали мужа тети, собираться. Куда, зачем - не говорили и на черном «воронке», так в народе называли этот страшный транспорт, увезли его в никуда.

Утром тетя Настя нашла лагерь под открытым небом в Лисичанске, куда были согнаны сотни таких, как он. Кругом охрана, подходить не положено, это были «враги народа и заговорщики». К обеду, в самую жару, всех выстроили в колонну и под конвоем погнали в Артемовск.

Трудно даже представить это шествие смерти: впереди сотни бредущих мужиков, а за ними -  не меньше стонущих и плачущих жен и матерей. В Артемовске в районе тюрьмы за колючей проволокой согнали со всей округи много народа, оставили на ночь. Только один раз пробился муж к колючке и со слезами на глазах сказал:

«Прощай и прости, больше мы никогда не увидимся».

На вопрос «За что?» ответили, что он был конюхом у Петлюры. Тетя мне говорила, что когда Петлюра отступал, ее будущего мужа насильно забрали в обоз, из которого он потом убежал.

Так люди уходили в никуда, просто растворялись, как дым, без суда и следствия, без вины виноватые.

Вернувшись домой, тетя долго убивалась, плакала. Никто знает почему, но в одну ночь ее сына - Сергея здорового мальчика лет шести - перекрутило, согнуло, даже жевать не мог самостоятельно. В народе это называли «младенческое». Когда приходили родственники, он глазами показывал на гармонь, дядя играл, а Сергей все время плакал.

Больше от мужа не было ни слуху, ни духу, ни одного письма или весточки.

И вот пришла война. В июне 1942-го в село вошли немцы, начались зверства полицаев, они были хуже оккупантов. Почему так случается, что люди, жившие рядом, при каких-то обстоятельствах становятся хуже зверей. Полицаи все забирали, унижали и тетю с сыном-калекой. Им пришлось бежать к дальним родственникам в другое село.

Как выжили, одному Богу известно, но все проходит, укатила на запад и война. Вернулись в свою родную хату, она была практически полностью разрушена, горела:  здесь проходила линия обороны по Донцу, и только в углу висела ни кем не тронутая икона Николая Чудотворца.

Как-то все потихоньку обустроилось, пережили голод 1947 года, начали работать, жизнь брала свое.

Тетя Настя опять стала работать огородницей в родном колхозе, да так, что была удостоена бесплатной поездкой на ВДНХ в Москву. Впервые в жизни увидела столицу, впервые ехала в нормальном вагоне, попала как в сказку, потом часто вспоминала об этой небольшой в ее жизни радости. Сын-калека Сергей прожил недвижимым 24 года.

После похорон его осталась одна. Ее никогда не забывали ее братья, сестра и мы - их дети и внуки. Иногда, к сожалению, не часто, слушали их рассказы и воспоминания. Во многое даже не верилось. Была у тети какая-то природная доброта и сила выживать, всегда встречала нас с улыбкой, никогда не жаловалась на тяготы жизни и все время ждала весточки от своего мужа. Она много работала, все время у нее были какие-то заботы, а зимой все выращенное своими руками отдавала нам. Мне запомнилось, как я уговаривал ее не пить молоко, мол, оно вредно пожилым, надо употреблять кисломолочные продукты, и она обещала, что не будет, но все равно бутылки с ряженкой и кефиром оставались нетронутыми. Однажды мы с сестрой видели, как она делала зарядку, массировала лимфоузлы, лицо, руки. На мой немой вопрос ответила, что делает это всю жизнь.

А как-то, когда я приехал, а она громко смеясь, рассказывала, что кот Васька, «бандит», стал питаться цыплятами. Брат Константин уговорил тетю утопить кота в речке. Вернулся с чувством выполненного долга, а кот сидел у входа в дом умывался. Долго смеялись, коту объявили амнистию, а он больше не шкодил.

Меня всегда поражала ее способность многое запоминать, уже в преклонном возрасте она часами могла читать какие-то неизвестные и грустные стихи, знала много молитв, пела церковные песни, знала многие обряды, дошедшие с далеких времен. Я поздно понял, что мало узнал о той жизни: у них не было электричества, телевизора, бытовых удобств, но ведь были радости, веселье, любовь и очень тяжелый труд.

Во время хрущевской оттепели наш зять, Геннадий Иванович, приехав в деревню и услышав грустную историю мужа тети, решил написал в Москву письмо, узнать о судьбе Авраама. Прошло немного времени, получили ответ, в котором говорилось, что муж тети был арестован как «враг народа», осужден на 25 лет и отбывает с ной срок на Таймыре, в настоящее время реабилитирован, мол, ждите, скоро будет дома.

Никогда не забуду, как наша тетя превратилась совсем в другую женщину, по-моему, даже помолодела, достала лучшую одежду, часто стояла у калитки все вглядывалась в лица прохожих, все ждала своего мужа. Но прошел год, а его все не было. Тогда написали еще одно письмо, попросили разъяснений. Ответ получили через полгода – но лучше бы не получали. В нем говорилось, что ее муж умер в 1939 году, неизвестно где похоронен и реабилитирован посмертно.

Страшно вспомнить, как сразу осунулась и постарела тетя. Никогда не забуду, как она держала в руках это письмо от властей, смотрела на меня и спрашивала, что теперь с этим делать.

Не знаю, как объяснить, но тетя Анастасия Ананьевна прожила долгую жизнь и умерла в 96 лет в здравом уме, без болезней и мучений, можно сказать «на ходу». Врач в «смертнике» написал: «умерла по старости». Уже лежа на смертном одре, мне завещала икону Николая Чудотворца, благословила всех внуков и высказала только одну просьбу - чтобы на её могиле стоял большой крест и ничего больше.

Вот и сейчас, стою я возле этого каменного креста, с него со спокойной улыбкой смотрит наша тётя Настя. Анастасия Ананьевна, которая пронесла через всю свою долгую жизнь большой крест – такой тяжелый, что и врагу не пожелаешь.

Николай Моисеенко, 70 лет, Северодонецк.

7

Поделиться: