Ярослав Минкин. Культурный революционер

 

Ярослав Минкин. Культурный революционер

«…Анархо-террорист. Идеолог немотивированного уничтожения государственных и учебных заведений. После занятия Крыма монархистами бежал на Екатеринославщину, где сразу включился в литературную борьбу. Уклонился от призыва и был оглашен дезертиром. С 2002 года – член группировки СТАН. Работник культпросвета, составитель и издатель книги о восстании. Печатник по профессии, террорист, фальсификатор кредиток…». А еще – украинский русскоязычный поэт и общественный деятель, глава реввоенсовета Литературной группировки «СТАН».

Таким видит украинская «Википедия» Ярослава Минкина – человека, без которого крайне сложно представить хотя бы одно проходящее в Луганске неофициальное (то есть не проводимое местной властью) мероприятие, тем или иным образом связанное с культурой.

 «Мой отец приложил немало усилий, чтобы воспитать во мне любовь к спорту. Но все, что ему удалось – привести меня в секцию бокса. Четыре года спаррингов, баскетбол без правил и три боя на первенство, каждый из которых закончился для меня поражением – это, в общем, и все, что позволяет сказать: «Чувак, только не подходи ко мне слева. Это – нокдаун».

Моя мама придерживалась другого мнения. Нося еще со студенческих времен фамилию Боткин, она мечтала приобщить сына к медицине. Поэтому, исполняя материнскую волю, я даже принимал участие в различных соревнованиях и олимпиадах по биологии. Разумеется, безуспешно, поскольку все, что меня интересовало – это литература и революция…».

I.

Родился я в Ворошиловграде в 1984 году, но уже в 2 года уехал с родителями в Ялту, где и вырос. До 18 лет не слышал украинского языка, практически не умел читать и писать по-украински. Мое возвращение в Луганск, где хоть изредка, в отличие от Ялты, можно услышать украинскую речь, было достаточно странным.

И сейчас, когда меня спрашивают о Луганске, мне говорят – ты такой патриот города, патриот региона… Но ко мне это пришло не оттого, что здесь вырос, не от неизбежности… У меня осознание было достаточно поздним.

Сначала по возвращении был очень сложный период – около года, наверное: я не мог ни с кем общаться, не мог понять концепции города, не понимал, что здесь происходит. Не мог понять традиций, которые здесь есть.

Тогда я был в хиппанской тусовке, и вот, я сижу дома, учу какую-нибудь начертательную геометрию, и мне звонит человек: «А можно мы придем к тебе домой?». В Ялте, если говорят, что придут 3 человека, дай Бог 1-2 придут. А здесь было наоборот: приходят 8. И говорят: «Это хорошие ребята, ты с ними познакомишься у себя дома…».

Это было странно.

Тем более я приехал в 2001 году, и ребята-неформалы пугали меня: «О, ты ходишь с хаером, а могут ведь на районе и навалять… Мы опасаемся там-то и там-то ходить…».

II.

Я не совсем понял: внешне это город быков и гопников, которые говорят «Вася» и «нагад», низкий уровень культуры, а с другой стороны – удивляла внутренняя тусовка, обстановка, закрытая, интровертированная атмосфера творческой тусовки. Люди были очень сплоченными, заинтересованными, самообразованными, причем именно «само» – они не учились в больших ВУЗах, как это бывает в других городах. И тогда я понял, что это скорее неприятие один другого, разных «городских слоев».

В других городах, где я бывал, есть некий средний уровень культуры, ниже которого ты считаешься люмпеном, выше – снобом, не от мира сего. Так было в Ялте. Все чуть-чуть читали, слушали, смотрели. Только одна моя подруга детства, включенная в творческий процесс, была по-настоящему образована.

Что в Луганске: многие вообще не говорят о культуре, а вовлеченные в процесс оказались на две головы образованнее и интереснее тех, кого я считал «верхом» в Ялте.

Огромный разрыв между верхом и низом. И, скорее всего, это происходит из-за того, что одни хотят показать – нет, мы не такие, как «они»: мы будем себя накачивать «мыслительно». И мне очень понравилось понятие «духовная эмиграция».

Духовная эмиграция – это про Луганск.

Как люди, например, Александр Иванович Сигида, живя в полузаброшенной деревне под Краснодоном, где нет практически никаких дорог, в доме, где нет туалета, столовых приборов, есть две алюминиевые вилки и две ложки, и при этом весь дом завален книгами… И он прочитал столько книг, сколько никто из моих знакомых в самых высококультурных обществах даже не видел. И это меня поразило. И я понял: ребята, не так уж тут все и плохо…

Я связываю это с традициями советского подполья, когда все официальное было упрощенным, а все альтернативное – очень глубоко внутри, не показывалось, бурлило. В этом плане Луганск – творческий аккумулятор.

III.

Я прошел через полное закрытие: целый год сидел дома, читал книги, а когда люди приходили ко мне, я понял, что они тоже уходили во внутреннюю эмиграцию, спасаясь от внешнего мира, но сейчас – вот они, взаимодействуют с окружающими. Луганск полностью изменил мое понимание вещей, сознание. Полностью снял налет культурности, существующий в обществе.

– О, новая книжка!

– Ты читал?

– Да, я читал: немного описание, до конца не дочитал, но это не так и важно…

Типа я знаком, и ты в курсе: книжка, автор, потому что заходим иногда в книжные магазины…. Эти псевдознания – «я в курсе».

В Луганске ничего такого не было, никакой «интеллектуальной манерности». Это просто поразило. Единственное, чего Луганску не хватает – напора.

То, что я сюда, наверное, смог привнести, это несколько дикарский подход:

- Как, а вы что, не знали, что мы молодцы?

- Нет, ты что, мы же все это делаем просто так, это никому не нужно, искусство погибло, мы его последние островки, Атлантида…

Это прекрасно, но неправильно, на мой взгляд. Вы должны вставать, быть альтернативой. И когда-то мне удалось призвать людей уйти от маргинализации; да, мы маргиналы, но в рамках этого города, региона, страны, но посмотрите – вы же ориентируетесь не на тех, кто среди вас, вы ориентируетесь на классиков – живых, мертвых…

И потому что у нас не было таких традиций, как у других, может быть, мы и получились такими странными (имею в виду СТАН и другие движения). Потому что в других городах существовали и существуют литературные традиции: «было старое поколение, оно взрастило новое, и так далее…».

Здесь было советское поколение, потом вдруг появилось новое, увлекающееся серебряным веком, пропускавшее советские традиции, и не стремившееся стать частью номенклатуры.

И да, я был первым, кто сказал: «Ребята, а давайте поедем туда…».

IV.

И мы, благодаря моим друзьям из Симферополя (они сказали: ну, вы же поэты, пишете, подайте заявку вот туда…), поехали. Все тогда еще писали в стол, издавали тоненькие книжечки.

С Александром Сигидой мы подаем заявку на первый всеукраинский фестиваль русскоязычной поэзии «Пушкинское кольцо» в Черкассах.

2005 год. Мы абсолютно стерильны в плане выступлений – до этого был ряд публичных акций (в том числе против войны в Ираке), но мы никуда не выезжали, понятия не имели, что творится вокруг, но зато постоянно слышали, что мы бескультурный регион, а там – все культурные, и уж они нам покажут…

И каково было наше удивление, когда мы приехали на фестиваль, где представлена вся Украина: 50 человек, и из 6 лауретов – двое мы. Мы даже не думали, ничего не планировали. Надеялись на одно: мы такие упертые донбасские парни, и, может, не такие талантливые…

Но, оказалось, все совсем не так, и мы несколько неотесанны, но в хорошем смысле. С этого начались выступления, и мы увидели, как нужно себя вести.

V.

Дальше было приглашение во Львов в честь его 750-летия, дальше – выступления во Львове в рамках Дробины, а потом – слэм-турнир в Харькове. Это одно из поворотных событий.

Первый в Украине слэм, при участии самых отъявленных авторов, в жюри – Андрухович, Жадан, Покальчук.

Мы приехали, и знали, что будем выступать. Нас записали – Минкин и Заславская. Но когда нам дали журнал, посвященный слэму, там уже были опубликованы участники, то есть, как бы победителей уже определили. Четко не было указано, кто первый-второй, но знали, что новых имен не будет, привезли своих авторов...

А  тут мы со своими спонтанными идеями.

Я попросил лучшего друга, который переехал из Ялты в Харьков, помочь нам с друзьями найти место для «переночевать». Он сказал, что у него есть ключи от квартиры дяди, которую еще не успели продать. Дядя был полковником. Три комнаты, и квартира сохранилась нетронутой, то есть все осталось, как при жизни дяди. Друг сказал, что мы можем переночевать там. Приходим туда, садимся…

Что будем делать на сцене, каким будет наше выступление, мы тогда понятия не имели. Но тут Константин Реуцкий открывает шкаф, и видит там кучу военных шинелей, орденов, медалей, портупей, хромовых сапог…

И это было сигналом. В Харьков мы вышли в совершенно новом образе, и он стал решающим. Мы поняли, что наш стиль – полное изменение сознания всех, кто вокруг;  изменение действительности с помощью литературы, перформанса. Хотя тогда никто даже не знал этого слова, но вдруг мы поняли, что нужно сделать; поняли, что такое сочетание литературы, театра, цирка, насколько оно выигрышно, какие преимущества дает над авторами, читающими с листа, максимум – громко кричащими и рычащими…

Мы смогли показать, что Луганск – это не просто белое пятно, а белое пятно, из которого появляются литературные чудовища. Лена Заславская заняла тогда 3 место, ей дали почетный перстень председателя Земного Шара. Мне кажется, тогда мы интуитивно нащупали то, что оказалось самым актуальным.

VI.

Забавно: еще до первого слэма, в 2004 году, Александр Сигида предложил: «А давайте сделаем турнир поэтов!». Все сказали: «Александр Иванович, ну что за ерунда, что за 19 век…».

Прошло 2 года, и турнир поэтов стал самым модным мероприятием литературной жизни.

Был еще один переломный момент, когда мы поняли, что в определенном плане нам не прыгнуть выше головы. То есть прыгнуть можно, но никто этого не захочет замечать.

Шел 2008 год. Объявили, что будет большой киевский слэм. Самый большой, самый центральный… Нам сказали: «Ребята, мы вас зовем». Туда допускались победители региональных турниров. До этого я выиграл «Конкретный донецкий слэм»: приехал, легко победил и уехал.

Были приглашены действительно хорошие интересные ребята.

Мы ехали в Киев, и готовились. Это был первый слэм, для которого у нас была специальная подготовка, потому что мы понимали, что сейчас очень важно показать наш уровень.

Приглашал нас лично Сергей Жадан. Но для того чтобы мы смогли выступить в Киево-Могилянской академии, Жадану пришлось перевести наши стихи с русского на украинский. Выглядело это так: большая сцена Могилянки, забитый до отказа зрительный зал, мы выступаем, а потом выходит Жадан и говорит: «А зараз, для тих, хто не зрозумів, мої переклади». И читает. Это было действительно абсурдно, но – требование организаторов.

На следующий вечер мы должны были выступать на слэме.

Мы понимаем, что только мы вдвоем – русскоязычные авторы, но, в, то же время, любим и  уважаем Украину не меньше остальных. Нам важно было сделать все, что могли, показать, чего мы достигли.

Слэм считался международным, потому что туда приехал Андрей Хаданович из Минска: прекрасный слэмер, гениальный автор, великолепный человек… И, конечно, были лучшие из лучших: Коробчук, Коцарев, Ира Цылик, Артем Полежака…

И мы начали играть. Действительно играли! У меня было заготовлено несколько конкретных, очень четких выступлений; я знал, что мне нужно дойти до финала. Я дошел до финала и победил.

VII.

Самое смешное: в финал большого украинского слэма вышли 3 человека – я, Заславская и Хаданович. Два русскоязычных автора и белорус (читал он, естественно, на белорусском).

Это был позор организаторов. И тут произошел конфликт, который очень хорошо характеризует отношение к литературе внутри страны.

Организаторы еще до начала турнира объявили в СМИ, что победитель едет на прямой эфир к Савику Шустеру. И вот я, в полуфинале разрубивший большой арбуз, символизировавший голову тирана, бросавший мякоть в публику, бегавший с огромным тесаком по сцене, побеждаю… Приезжает фургон, в него сажают даже не вошедшего в финал Коробчука и увозят его на эфир. Организаторы просто сбегают с мероприятия, показывая, таким образом, что они не готовы смириться с выбором публики (зрители выбирают победителей, и им не важно, на каком языке ты пишешь; главное – как пишешь и выступаешь).

После этого было объявлено: «на наших слэмах больше никогда не будет русскоязычных поэтов».

Многие авторы после этих событий говорили: мы не хотим выступать на слэмах, нам это не интересно... Причем говорили это в основном двухтысячники.

В то время мы сильно закрылись от украинской тусовки, от выступлений. Лена Заславская, правда, ездила по приглашению Андруховича в Германию, читала там для 20 немцев, фанатов украинской поэзии.

VIII.

А потом произошел еще один ключевой переворот, причем очень странный. Позиционирующее себя как правое издательство «Смолоскип», проводящее семинары творческой молодежи, объявило о принятии тезисов на семинар творческой молодежи.

В то время я уже чуть-чуть подучил украинский в Луганске, и решил подать заявку. Мои тезисы прошли, приехал к ним. Мне очень понравилось как сказал Семкив, главный организатор: «Робоча мова – українська». Я могу признать, что в какой-то среде мы можем говорить на конкретном языке.

Это был 17 семинар. В один из вечеров ко мне пришли организаторы и сказали: У нас будут литературные чтения, ты можешь выступить? Я сказал – только на русском. Они говорят: – Ну что, у тебя совсем нет ничего на украинском? – Нет. Ну ладно, тогда мы сделаем для тебя исключение. И тогда я был первым в истории, на 17 семинаре, кто читал тексты на русском языке, и кому за это ничего не было (смеется – авт.).

И всем они понравились: «Да, чувак, ты молодец, ты пишешь на другом языке, но ты молодец…. И Луганск – впереди планеты всей». Мне дали всякие возможные награды – футболки, кружки…

А в этом году я еду на семинар творческой молодежи уже в качестве модератора круглого стола, то есть теперь я буду задавать тему обсуждения, отбирать участников и говорить, что сейчас модно.

Вот именно когда было определено понятие «робочей мови», а не «єдиної, рідної», все встало на свои места. И теперь я еду модерировать там круглый стол по теме «Социально-ориентированное искусство: за и против».

СТАН давно этим занимается, собаку съел на искусстве, способном менять людей,  общество, мир, и я считаю, это будет правильно – вынести эту тему для дискуссии так называемой «самой творческой молодежи», которая съезжается в Ирпень.

Как я попал в СТАН. С дрожью в руках и в голосе. До этого мы с Константином Джонсоном писали, читали друг другу стихи, пели песни, играли на гитарах, устраивали квартирники. А как-то раз Джонсон пришел и сказал: «Нас приглашают почитать в СТАНе».

Я тогда ответил: «Да как можно, там же одни снобы, обсмеют нас и пошлют… Там 40 человек, и каждый будет комментировать; там нас растопчут».

Но мы пришли, прочитали, и нам аплодировали. Оказалось, не зря мы сидели в своем подполье, набирались сил, читали книжки, грабили библиотеки… Конечно, общение с этими ребятами дало мне очень многое. Единственное, чего им (и луганчанам вообще) часто не хватает – динамики и уверенности в себе. Это удивительно.

Общаешься, например, с Александром Еременко, доктором наук.

Как получилось, я у него спрашиваю: а вы единственный в Луганской области обладатель такой престижной премии по философии?

Он говорит: да ну, это меня генерал заставил, я тогда работал в ЛАВД, подать документы на присвоение… Я подал, и мне чисто случайно дали лауреата…

- А сколько раз Вы подавали?

- Один раз и подавал.

Это меня очень сильно обижает. Люди, которые действительно много из себя представляют, на работы которых пишут рецензии и публикуют их в ведущих философских журналах во Франции, говорят: ну, меня начальник заставил…

А те, кто из себя представляют мало, из кожи вон лезут, добиваясь популярности и того, что о них говорят – вот они, светоч…

Наша международная деятельность привела к тому, что мы начали сотрудничать с Центром культурного менеджмента: я участвую в их программе «Тандем», это обмен менеджерами культуры с Евросоюзом. После этого я понял, что Украина – это всего лишь маленькая часть мира, котел, в котором мы варимся.

В этом году мы с Леной Заславской поехали в Ригу, в Латвию, где слэм-движение только набирает обороты, выступили, победили. Я занял 1 место, увез слэмерский гонорар, вернее, променял его на рижский бальзам.

Еще я читал свои тексты в стенах Европарламента, и считаю, что такая открытость – это правильно. Может быть, для кого-то это кажется нереальным, экзотикой; во всяком случае, такие комментарии были.

Я понял, чем мы отличаемся от европейцев, когда сел в самолет несколько лет назад (до того летал еще в детстве). К сожалению, это связано с демократией. Сергей Жадан в своем романе «Ворошиловград» написал интересную фразу, которую я сначала не понял: «Без авиации не может быть демократии».

Я сел в Киеве в самолет, летели не только украинцы. И когда мы приземлялись в Праге, люди в салоне аплодировали. Я никогда больше не видел, чтобы аплодировали приземлению самолета.

Украинцы считают это чем-то экстраординарным, не просто средством передвижения.  Для многих лететь в самолете – это нереально. Пока мы так будем относиться к самолетам: «Вот, у нас Президент летает на самолете, вот это уровень…».

А в европейской стране скажут: «Ну и что, мы сами каждую неделю летаем, а то и по 2 раза…». И пока у нас есть это сакральное отношение к самолетам, к небу, соответственно, к власти – ничего не изменится.

Для меня тогда рамки снова расширились: я увидел, что мы (Украина) находимся в резервации. Как когда-то нашей резервацией был Луганск, в который люди боялись ехать…

…Я помню, мы встречали Покальчука, и он боялся сюда ехать… Мы думали: «О чем с ним говорить, он же, наверное, такой бендеровец…». А он ехал к нам и боялся: «Я в Луганске, сейчас что-то не то скажу, меня прямо в машине зарежут…».

Потом мы уже подружились, он все это рассказывал.

Он приезжает, и говорит: «Вы полностью поломали мои стереотипы».

Покальчук не хотел отсюда уезжать, пропил все свои деньги, включая гонорар за выступление и проданные книжки; ему просто понравилась атмосфера.

Тогда впервые появилось выражение «Остров Луганск», он ввел его; это город-призрак, имеющий свою литературную инфраструктуру, ответвления, течения, свои конфликты… Все это внутри одного города, система в системе, о которой никто не знал.

А как все начиналось: приезжает Покальчук, и говорит: ну, пойдемте выпьем, посидим чуть-чуть… Пойдемте. Ну, давайте трошки віршіків почитаємо для приличия…

Мы почитали, и он сказал: «Ребята, молодцы!».

Я как сейчас помню: полутемный зал украинско-канадского центра ЛНУ, мы сидели на пыльных стульях, пили какой-то разливающийся портвейн...

Это было замечательно.

Тем обиднее, когда встречаешь талантливых, творческих людей, предлагаешь им туда-то и туда-то сходить, а они искренне удивляются: «А у нас что, в городе что-то есть?»,

К нам на практику приходили девушки – очень грамотные, талантливые, образованные… А в конце практики они говорили: «3 недели назад мы ничего не знали о существовании Луганска. А то, что нам было известно – полная чушь».

IX 

Со временем все меняется, и эпатаж, который был раньше, теперь постепенно отходит. Эпатаж хорош, чтобы прорвать какую-то стену. Тогда, в 2005-2006 годах, в Харькове, когда мы впервые выступали, он помог нам заявить о себе, прорваться. Мы понимали, что без него, какими бы талантливыми мы не были, с нашими региональными особенностями, языковым напряжением, без эпатажа просто невозможно.

Сейчас я вижу выход скорее в ассоциации, объединении, но не в объединении формальном; люди должны признать существование друг друга, понять, что культура не может быть моноязыковой, мононациональной, монорасовой…

Я вижу, что культура – это нечто живое, вмещающее в себя намного больше, чем культура конкретного народа, страны, континента. Культура – это все.

Сейчас мы говорим больше о социальной ориентации культуры и искусства. Деятели искусства сегодня фактически заняли в Украине место политиков; отношение людей к политикам – полностью негативное. Они говорят: «Все политики – одинаковые, все политики врут…».

Кто-то должен стать альтернативной. Фактически возвращается старая добрая советская система: «партийные» – отдельно, интеллектуальная тусовка – отдельно. Но последняя, хоть и на кухнях, говорила, пела о том, куда должно двигаться, как меняться общество…

Сейчас как раз культурное сообщество способно менять мир, людей намного сильнее, чем это могут делать политики. Эту функцию важно осознавать: получается, писатель – больше чем писатель, поэт – больше чем поэт, фактически они становятся ответственными за народ.

Журналисты сегодня спрашивают писателей о таких вещах, о которых даже политиков не спрашивают. Фактически деятели культуры превращаются в «верх» политики, последнюю надежду общества.

Все апеллируют к творческим людям, поставившим себя на противоположный от продажной политики полюс. Возможно потому, что культура, искусство у нас не продаются, и продаваться не будут (в хорошем смысле).

Так вышло: пока у нас продается политика, искусство продаваться не будет.

X

Интернет и жизнь. С интернетом все сложно. Я бы даже сказал, интернет иногда делает не только хорошую, но и плохую работу. Фактически он свел на нет понятие о хорошей и плохой литературе, нивелировалось само отношение к ней.

Существовали сайты, опубликоваться на которых было так же сложно, как и в толстых литературных журналах: «Знамя», «Звезда»… Публикация в них была знаком качества.

А с появлением новых медиа само понятие литературы изменилось. Ты опубликовался – замечательно; а кто сейчас не может опубликоваться, сделать себе сайт? Это уже не ценность. В этом смысле на первое место вышли публичные выступления.

Можно победить в интернет-конкурсе, попросив миллион друзей проголосовать за тебя. Но когда ты выйдешь на сцену, тебя закидают гнилыми яблоками… Потому что даже если ты привел друзей, им самим будет стыдно, если ты пишешь ерунду.

XI

Правозащитная деятельность. В свое время СТАН очень разросся, включал в себя разные направления, и Костя Реуцкий был наиболее социально-ориентирован; это он организовывал акции против войны в Ираке, акции помощи детям-сиротам. Он же организовал правозащитный центр «Поступ». Сейчас Константин – один из ключевых правозащитных деятелей Украины, на него ссылаются крупнейшие международные правозащитные структуры. 

Социальная составляющая была всегда, так или иначе, с ней связано наше творчество. Сейчас мы по воле случая очень тесно сотрудничаем с правозащитным центром «Поступ». Там я занимаюсь вещами, о которых раньше даже не думал. Например, контролем деятельности милиции, образованием молодежи в этой сфере, противодействием ксенофобии, развитием межкультурного диалога.

Во многом луганская общественная деятельность тоже держится на творческих ребятах, таких как Алексей Бида (Доктор), находящихся в творческой тусовке. Эти люди понимают, что искусство должно заниматься делами, связанными с обществом, не должно от него отрываться.

Искусство, которое говорит народу, что делать, и даже иногда – кто виноват. Простые рабочие парни не так заинтересованы в отстаивании каких-то принципов равенства, демократических преобразованиях…

А люди, работающие со словом, со своими душевными состояниями, понимают опасность цензуры со стороны государства, опасность установления недемократических законов и правил, которые сейчас пытаются принимать. Именно эти люди выходят на защиту демократических свобод, которые, казалось бы, им и не должны быть так важны. Ну, люди искусства; кто бы их стал трогать? Посадить в тюрьму известного писателя сложнее, чем обычного человека – как минимум больше шума. Но именно эти люди обладают активной жизненной позицией.

P.S. Интервью записывалось в апреле 2012 года, но уже к октябрю в культурной жизни Луганска (во многом благодаря нашему герою) произошли значительные изменения. О них рассказывает сам Ярослав:

За этот год мы смогли по-настоящему выйти на международную арену: побывали в США (в 5 штатах) с презентацией нашей работы; в Сараево на форуме грантодателей, где демонстрировали итоги одного из наиболее удачных наших проектов – «Артодром». 

Также в этом году мы с коллегами смогли сделать презентации на крупных культурных мероприятиях: наши проекты были на книжном форуме во Львове, на «Мистецьком Арсенале» в Киеве, на фестивале современного искусства в Кишиневе… По итогам «Артодрома» был снят короткометражный фильм, работал над которым режиссер из Амстердама.

В целом, итоги нашей работы, активности были оценены.

Фактически, такой прорыв получился благодаря тому, что мы полностью пересмотрели свои взгляды и попытались выйти за рамки, которые сами себе ставят люди искусства в Луганске и в Украине в целом.

Именно благодаря новому осмыслению проблемы, поиску иных путей решения мы показали действительно хороший результат.

Кроме того, мы начали сотрудничество с ключевыми фондами, поддерживающими культуру и демократию. Появилась надежда, что это поможет развитию культуры на местном уровне, в Луганске, что мы сможем найти для этого ресурсы и средства.

В планах…Наша глобальная стратегия – создание культурной карты города. Это не просто карта с нанесенными на нее объектами, а разработка стратегии, благодаря которой мы смогли бы развивать различные направления культуры, давать рекомендации на основании проводимых сейчас социологических исследований. Я надеюсь, что результаты этой работы также положительно повлияют на судьбу современного искусства в регионе.

Мы обращались с предложением о сотрудничестве в городское управление культуры, и нам обещают помогать информационно. В целом, это неплохо: мы опасались, что нам вообще не пойдут на встречу.

Развитие межкультурного диалога. Мы видим ситуацию так: Луганск не может больше оставаться индустриальным центром, поскольку индустрия в нем умерла.

Но наши плюсы как раз в том, что люди из разных стран приезжают к нам учиться.  Думаю, будут оставаться работать, развивать некоторые сферы жизни в городе... Сейчас уже происходят эти процессы. Многие наши коллеги из-за рубежа говорят, что Луганск стал более мультикультурным городом, в котором люди общаются на разных языках.

Развитие межкультурного диалога очень важно – это возможность для города черпать информацию, которая раньше до него не доходила. Это возможность сломить информационную блокаду. Путем изучения английского языка, общением с иностранными гражданами, путешествиями, различными обменами… 

Чем угодно!

Можно приглашать других, ездить самим … Для того чтобы черпать новые знания и разрушать барьеры.